Святослав Логинов: Моя публичка

Будрина «Михаил Сервет и его время» (Казань, 1878), я немедленно её заказал и тщательно проштудировал. Книга оставляла странное впечатление. Казалось будто автор, забросив богословские лекции, дни и ночи проводил в архивах Гагенау, Вьенна и Лиона. Уверенный тон и многие подробности поражали читателя. Неизбежно возникал вопрос: «Откуда взял эти сведения Е. Будрин?» Немногие книги, на которые ссылался автор ответа не давали. Оставалась последняя крошечная зацепка. Почти в самом конце монографии автор, как бы между прочим, обронил фразу: «Артиньи в своих мемуарах пишет…» — далее следовало нечто столь незначительное, что всякий читатель проскочил бы это место, не останавливаясь. Но я-то искал библиографическую ссылку! А здесь она была крайне странной. Сноска гласила: «Артиньи. Memoires.» И всё. Ну, прямо-таки, совсем ничего. Кто такой Артиньи? Современник, оставивший воспоминания о Мигеле Серевете? Или историк, автор популярных статей-мемуаров, что были в моде с середины семнадцатого столетия? На каком языке написана книга? Где издана? Когда? Можно было подумать, что протоиерей нарочно мутит воду, давая самую важную ссылку так, чтобы источник было не найти. Вроде бы и сослался профессор на предшественника и, в случае нужды, может аппелировать к ссылке, но, в то же время, ссылки как бы и нет.

С книгой в руках отправился я к библиографу генерального каталога. Безо всякой надежды на успех спросил, можно ли определить, кого имел в виду господин Будрин. И тут я увидел, как работает профессионал. Мгновенно на листке появилось штук шесть вариантов написания латиницей фамилии Артиньи. Поколебавшись чуть-чуть, библиограф добавил к ним всевозможные дворянские частицы. Затем, вспомнив обо мне, попросил зайти через полчаса.

Когда я вновь появился в помещении каталога, меня ожидала карточка, на которой значилось: D'Artigni abbe. «Nouveaux memoires litteraires, critiques et scientifiques», Paris, 1745.

Автор оказался не Артиньи, а Д'Артиньи, и книга носила другое название, а вовсе не то, что привёл вороватый протоиерей, но ничто ему не помогло, первоисточник был найден. Надо ли говорить, что добрая треть книги православного протоиерея на поверку оказалась вольным пересказом сочинения католического аббата?

Но это ещё не конец, ведь в истории фигурирует два библиографа.

Книга Д'Артиньи представляла собой изящный томик in-octavo, переплетённый в сафьян и сверкающий золотым обрезом. Экслибрис утверждал, что некогда книга принадлежала Императорской Эрмитажной иностранной библиотеке. Короче, великолепие было полное. Но когда я, вооружившись словарём, попытался читать обретённое сокровище, великолепие сразу потускнело. То есть, золотой обрез сиял по-прежнему, хотя оказалось, что его нет. Переплётчик, одевавший книгу в сафьян, допустил брак, забыв обрезать страницы. И за двести сорок лет (дело было в 1985 году) ни единая живая душа не попыталась прочитать нарядный том.

В таких случаях невольно начинаешь думать о тщете мирского. Может быть, я неправ, но мне кажется, что любая книга хочет, чтобы её читали. А иначе, зачем было тратить бумагу?

Так или иначе, но книгу надо было прочесть, и я вновь отправился к библиографу, на этот раз дежурному по залу техники. Немного смущённо я изложил просьбу:

— Нужен нож для бумаг.

— Зачем?

Я показал неразрезанную книгу. Трудно сказать, какой реакции я ожидал, но уж никак не той, что последовала.

— Разорвите, — равнодушно посоветовала библиотечная дама.

— Как?

— Пальцем.

— Но ведь… — я не находил слов, — вы взгляните, какая книга! Ей двести сорок лет!

— Я не могу дать нож, — дама была непреклонна. — Он денег стоит, я за него отвечаю.

Всё-таки, под залог читательского билета я получил пластмассовый ножик со штампованной надписью: «Цена 12 коп.» и смог разрезать страницы. Причём разрезал я не весь том, а только ту часть, где был напечатан труд, посвящённый Мигелю Сервету. Теперь, когда ещё через два столетия книгу возьмёт следующий читатель, он увидит, что не он первый раскрыл этот томик, но полностью книга так и не была прочитана.

А я с тех пор чётко различаю Библиографа и библиографа. К счастью, в Публичной библиотеке первые встречаются гораздо чаще.

Есть в Публичке и такие отделы, куда так просто не войдёт даже дипломированный читатель. Это «Спецхран», Отдел рукописей и Отдел редкой книги. Туда пускают только после оформления спецдопуска, так же, как это происходит в архивах. Отдел рукописей, собственно говоря, и есть архив. Никаких документов на допуск я никогда не оформлял, да и отношение от моей канализационной службы вряд ли было бы принято во внимание. И всё же кое-куда я попасть сумел. Такие уж патриархальные были времена.

Читать дальше