Маркус Вольф: Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Я пытался рассказать о том, что было, не приукрашивая факты. Пусть читатели, критики и историки проверят, подтвердят или оспорят их. В объединенной Германии при осмыслении истории предпринимались и будут предприниматься попытки сводить счеты, чтобы в конце концов осталась только одна точка зрения. Но я считаю, что после провозглашенного окончания холодной войны следует произвести инвентаризацию по обе стороны бывших фронтов и что история, заслуживающая этого названия, не может быть написана только лишь победителями.

Историю можно понять только как историю пережитого. Я хотел бы своими субъективными свидетельствами способствовать именно такому пониманию этого времени — времени, полного противоречий.

Пришел день, в наступление которого никто из моих родных и друзей не хотел верить. Знакомые и незнакомые, старые друзья в Москве и новые друзья в Вене, французские и шведские писатели, раввин из Иерусалима и бывший руководитель Моссад из Тель-Авива, сенаторы и юристы из США — никто из них не был готов к тому, что я окажусь на скамье подсудимых. Никто, кроме меня.

В сопровождении жены и двух адвокатов я шел к зданию Верховного земельного суда в Дюссельдорфе, находившемуся в нескольких сотнях метров от Рейна. На башне суда распростер крылья орел — эмблема германского рейха. Среди непрерывного мелькания фотовспышек на миг появилось лицо фотографа, ставшего в известной степени летописцем бурных событий, в которых я участвовал в последние годы. Еще во времена существования ГДР он в подписи к одному снимку назвал меня “носителем надежды”. Иначе выглядела подпись к его же снимку большой демонстрации протеста 4 ноября 1989 г. на Александерплац в Берлине. Здесь я внезапно предстал как “генерал Штази”. Так кем же меня видели теперь?

Помещение, в котором должно было состояться слушание, было тем же самым залом А 01, где та же самая коллегия по уголовным делам вела процесс Кристель и Гюнтера Гийом. Я говорю о том самом Гийоме, внедрение которого в ближайшее окружение Вилли Брандта многие еще и сегодня считают одним из моих величайших успехов, хотя это не соответствует действительности. Для проведения шоу-процесса против шпиона, “пригретого на груди канцлера”, был специально оборудован зал в подвале, защищенный от подслушивания. Выбор этой сцены для суда надо мной, конечно же, был не случаен.

Семь долгих месяцев, в течение которых процесс во всей своей ирреальности проходил перед моим взором подобно спектаклю, в памяти всплывали образы прошлых лет. Часто они казались мне не менее оторванными от действительности, чем представление, разыгрывавшееся в зале А 01.

Когда после четырех десятилетий разделения и враждебности два германских государства готовились к объединению, я внезапно увидел себя в роли заложника исторических событий.

Моя страна и мир социализма рухнули на моих глазах. Эта страна на протяжении сорока лет называла себя Германской Демократической Республикой и в качестве таковой себя и осознавала. Тем не менее все это время она была связана своего рода браком по принуждению с экономически могущественной Федеративной Республикой Германией.

Мое положение оказалось куда как незавидным. Пришлось раз и навсегда распрощаться со всеми упованиями на реформированную ГДР. Моя репутация “носителя надежды”, приверженца Горбачева теперь и гроша ломаного не стоила. Чтобы спастись от нараставшей истерии и иметь возможность поработать над книгой о событиях 1989 года, я уже весной 90-го пытался обрести совет и покой в Москве, городе моего детства и юности.

В Москве, где моя семья когда-то нашла убежище от преследований, грозивших ей в “третьем рейхе”, всегда оставалась частица моего сердца. Дача моей сводной сестры Лены, а главное — ее прекрасная квартира в знаменитом Доме на набережной, где жили многие выдающиеся люди 30-х годов, вызывавшие наше восхищение и зачастую ставшие жертвами сталинских репрессий, властно напомнили о противоречивом и бурном времени моей юности. Взгляд на Кремль, возвышавшийся за скованной льдом Москвой-рекой, порождал чувство защищенности, а холодный зимний воздух оживлял мысль.

Конечно, в Москве мне хотелось выяснить, могли ли мои сотрудники, бывшие разведчики, работавшие на Западе, да и я сам рассчитывать на поддержку и помощь бывших коллег из КГБ, а также на поддержку и помощь Кремля. В Берлине сотрудники всех подразделений министерства госбезопасности вновь и вновь устно и письменно рассказывали мне о своей судьбе. Множившиеся день ото дня разоблачения деяний спецслужб неизбежно раздували ненависть населения ко всем бывшим государственным чиновникам. При этом не имело значения, на каких должностях работали эти люди, так что многим моим бывшим сотрудникам все больше приходилось опасаться за саму жизнь.