Маркус Вольф: Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Мы решили избрать другой путь. Хотя мистер Хэтэуэй 26 сентября еще раз специально прилетел в Берлин и в нашей берлинской квартире состоялась краткая беседа, во время которой Чарльз передал записку, написанную на плохом немецком языке, с указаниями для связи “в крайнем случае”, этот разговор также остался безрезультатным. Мы уже упаковали чемоданы, готовясь покинуть Берлин — но в другом направлении. Это осталось нашей тайной. Хэтэуэй не услышал от меня ни “да”, ни “нет”.

Лишь значительно позже я узнал, какой “крот” доставлял ЦРУ столь сильную головную боль. Им был Олдрич Эймс, совершивший, возможно, самое тяжелое предательство в истории этой службы. Эймс помог советской контрразведке заглянуть в тайное тайных и назвал имена многих американских агентов, в результате чего шпионская сеть ЦРУ в Советском Союзе оказалась в значительной степени разрушенной. Он служил другой стороне девять лет, включая и то время, когда президентом России стал Борис Ельцин. В ходе процесса Эймсу было предъявлено обвинение в получении 2,7 млн. долларов, и это могло, пожалуй, превратить его в самого высокооплачиваемого агента в мире. Мой гость Гарднер А. Хэтэуэй был не только специальным уполномоченным директора ЦРУ Уильяма Уэбстера, но и бывшим начальником контрразведки ЦРУ.

Примерно после года его пребывания в этой должности становились явственнее признаки того, что на высших этажах Лэнгли нашелся предатель. Хэтэуэй был в числе тех немногих, кто знал о больших потерях, понесенных ЦРУ в Советском Союзе, — о смертных приговорах и длительных сроках тюремного заключения — и понимал, насколько резко этот неизвестный ослаблял эффективность шпионских операций США.

Ко мне Хэтэуэй, опытный разведчик и контрразведчик, относился с уважением. Хотя американцу в недалеком будущем предстоял уход на пенсию, он не мог просто подвести черту под карьерой и в кругу семьи предаваться радостям спокойной жизни. Он был захвачен смертельной головоломкой, которой посвятил последние годы своего пребывания в ЦРУ, — поиском крупного предателя.

Ему было нелегко просить бывшего противника о помощи. Его собственное подразделение, законспирированное даже внутри ЦРУ, располагало превосходными кадрами. В их числе была женщина, занимавшаяся анализом контрразведывательных операций, и некий чиновник, проследивший путь тайного китайского агента, которого не удавалось раскрыть на протяжении тридцати лет. Компетентность Хэтэуэя не вызывала сомнений. В качестве руководителя и я, вероятно, не действовал бы иначе. То, что в деле Эймса удача оказалась не на его стороне, объяснялось, пожалуй, тем, что ему явно не хватало творческого начала. Впечатление, что я имел дело с бюрократом, позже подтвердилось в разговоре с рядом его коллег, с которыми у меня установились довольно близкие отношения.

Как же могло произойти, что ЦРУ на протяжении столь долгого времени позволило работать у себя нераскрытому двойному агенту? Я осторожен в оценке происшедшего. Конечно, можно найти объяснение, просто подменив реальное желаемым — по принципу “этого не может быть, потому что не может быть никогда”. Но в данном случае такой подход имел бы фатальные последствия.

Теперь можно подумать, будто я был всерьез заинтересован в переговорах с ЦРУ. Но я вовсе не собирался покидать Германию. Об этом я написал еще в сентябре федеральному президенту фон Вайцзеккеру, Вилли Брандту и министру иностранных дел Геншеру. Тем не менее некоторое время я играл с авантюристической мыслью принять предложение Хэтэуэя и определенный период, который начнется сразу вслед за объединением, переждать в США. Мне было ясно, что поначалу в Германии возобладают идеи ненависти и мести. Российский вариант не был настоящим выходом. Исчезновение в направлении Москвы не только не улучшило бы перспективы моего будущего в Германии, но, наоборот, оказалось бы на руку моим противникам.

Согласись ЦРУ с предложением принять меня в США без “выплаты задатка” с моей стороны, какое решение принял бы я тогда? Вероятно, поехал бы. Но этому не суждено было случиться.

Существовал еще один вариант, о котором ни американцы, ни русские, ни немцы ничего не знали. А исходил он от Израиля. Такое может, чего доброго, показаться несколько необычным для начальника разведки одной из стран Варшавского договора, но у меня были еврейские предки. Евреем был мой отец Фридрих Вольф. По логике холодной войны меня, вероятно, можно было считать противником Израиля, но им я никогда не был. Несмотря на все связи с палестинским освободительным движением, я всегда с интересом следил за судьбой евреев и Государства Израиль и никогда не отрицал своего еврейского происхождения.