Берроуз не щадил друзей — пусть даже юных и неопытных, к тому же балансирующих над пропастью безумия — и осыпал их ударами словесных розог.
Но есть в броне неизменного цинизма и ранние бреши, особенно заметные в моменты, когда рядом с остротой пера соседствует мягкосердечие. Берроуз критикует поведение Нила Кэсседи, говорит, что «люди так не поступают», и одновременно с этим защищает «честную, добропорядочную, воспитанную евреечку вроде Хелен [Хинкль]». «Если б мне пришлось выбирать, я бы вышвырнул из дома Нила», — пишет он в письме Аллену Гинзбергу. Каким бы ни был Берроуз мизантропом, женоненавистником и антисемитом он станет позже.
Новое десятилетие, 1950-е, Берроуз встретил в Мексике, которая напоминала ему «Америку 1880-х», задавая дальнейший путь — в Центральную и Южную Америку. Углубляясь на юг, Берроуз словно бы уходил в прошлое в поисках более древних культур, тепла и мифического «славного фронтирского наследия». Хотя по правде, за границу вынудил уйти закон, а дальше двигаться побудила трагическая ошибка.
Поначалу Мексика была «прекрасной, свободной страной», где человек вроде Берроуза жил спокойно, как не мог жить в стране родной. По иронии судьбы статус Берроуза перевернулся с ног на голову: из неугодного обществу наркомана и гомосексуалиста он вновь стал представителем верхушки среднего класса — в стране, где «например, если ты прилично одет, то коп видит в тебе человека выше себя и уже не посмеет останавливать и спрашивать о чем-либо». Духом свободы, отсутствием страха (которые долго не продлятся) насыщено и первое серьезное литературное произведение Берроуза.
Из Мексики Берроуз только и пишет друзьям, что о покупке земли, о фермерстве, об открытии бара. Лишь в 1950-м, получив экземпляр книги Керуака, он заикается о том, что сам сел за роман. Берроуз сомневается в успехе книги (получившей название «Джанк»), особенно коммерческом: в ней он «обхаивает отдел по борьбе с наркотиками». Так и хочется разглядеть между строк симптомы писательского мандража и тщеславия. Берроуз если и выражает надежды на успех, то скромные. И с творческими планами не торопится.
Проработав год над рукописью, он сделал самое важное замечание о мексиканском духе книги: «Никого и ничего я не оправдываю. Моя книга — самый точный отчет о переживании кошмара наркозависимости из всех, что я видел […] В Мексике понятие «оправдания» бессмысленно! Хотя куда тебе знать, ты в Штатах живешь». Берроуз не защищается, не нападает, не ищет оправданий и не пытается отвратить от себя кого бы то ни было — его интересует сам рассказ. Переписывая роман, он решил изъять из него все теоретизирование, все внутрисемейные отношения, «держаться в рамках простого повествования», как солдат в скучном однообразии казарм. Через год Берроуз обрадуется, что издатели «хоть саму книгу не завернули» — за целую эпоху от того момента, когда, семь лет спустя, он с безумным восторгом «водилы этого в доску упитого и обкуренного вагона» встретит конец вынужденного простоя в создании «Голого завтрака».
В 1965-м Берроуз вспоминал: когда он только начал писать «Джанки», то «в принципе особой мотивации не испытывал […] Никто писать не заставлял. Просто делать было нечего». Писательский дебют пришелся на период полного отсутствия воли, которое, можно сказать, и определило наркотическую стезю. Двумя годами позже ситуация повторилась: Берроуз взялся за «Гомосека»: «Маркера нет, и нет вообще никого, с кем поговорить, поэтому я решил отвлечься и поработал над новым романом». В следующем письме эхом прозвучали те же строки: «Маркера нет, и вот я снова пристрастился к наркотикам», выдавая больше, чем хотел бы открыть друзьям сам Берроуз. На сей раз он подсел на другой наркотик. Перефразируя его же слова: «К зависимости не стремятся сознательно», можно сказать: «К писательству не стремятся сознательно».
Позже Берроуз говорил так: «Если «Джанки» написал я, то «Гомосек» уже сам написал меня». Переход от роли активной к роли пассивной совпадаете моментом, когда меняется и манера написания писем. Новый стиль поначалу незаметен, в переписке с Гинзбергом содержатся только отвлеченные намеки на подобное изменение, однако письма преображаются вместе с творчеством Берроуза: сухой, выверенный, безличный тон «Джанка» сменяется открытостью и беззащитностью «Гомосека». Перемена отражает и одержимость наркотиками, которая при этом не трансформируется в нужду сексуальную — как поверхностно предполагают заглавия книг, — а переходит в творческую зависимость.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу