Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

Очень недурно раскрашиваю костюмы для «Тартюфа». Занимались с Макаровым и Нерадовским изучением Ротари во дворце. К вечеру проливной дождь. У меня приступы паники перед отъездом. Зачем еду? Не по своей воле и желанию, во всяком случае! Отдаюсь судьбе. От усиленной психической работы болезненная сонливость, желание забыться. Рисую для Татана и Кати всякие глупости про дворец, Павла I, троны — все по татанову требованию. Он начинает ощущать прелесть жизни на свой лад. В первый раз Акица и Юрий ели простоквашу по моему рецепту — с перцем и солью.

В среду считалось, что торговля СССР с англичанами лопнула. Федя Нотгафт даже впал почему-то в панику. Мол, денег совсем не будет. Немцы допущены до конференции союзников, и так дело как будто слегка начинает проясняться. Не находится ли это под влиянием Юза и его политики, главное острие которой направлено против большевизма?

Чудная погода с сильным ветром. Оба в город. Я с Зиной у Кристи. Принят сразу, с почетом. Ежедневно справки по телефону Москвы. Возмущен волокитой. Выдают мне удостоверение о командировке. К Зининым бумагам прикладывает письмо к Соломоновичу и Ходоровскому в Москву, и она еще не теряет надежды поехать с нами. Бумаги отсылает ускоренной почтой. С удостоверением к Добычиной. Заполняем анкеты, раздобытые Акицей. Получаем деньги. Но Черкесовым нельзя будет оставить более 150 рублей. Билеты до Парижа через Ревель по 90 рублей. Придется ехать 14-го через Ревель и оттуда пароходом, так как оттуда пароход уходит уже 15-го. На него ни за что не попасть. Снова бесконечные и очень уютные разговоры с Добычиной. Она огорчена отношением к себе Черкесовых.

Заходим в Эрмитаж. А.Н.Макаров уже получил мандат для себя, для меня — ничего! Тут не без злого умысла. Дома длинное письмо от Коки. Менкин [?] уже там, и Кока его пристроил к Балиеву. Ида по-прежнему увертывается. Коку приняла мадам Регина. Противное впечатление от рассказа о Валечке. Совсем грустное — от сообщения, что Леля переехала к Кавосам. Какая склонность к убогим уродам, неудачникам, «афушкам». Для чего бежала в Париж? Сергей принял Коку сухо. Владимир ни в чем не помогает. Вообще и это письмо вовсе и не располагает меня к поездке. Но я уже не владею своей особой. Меня что гонит? Так нужно! Мотя в отчаянии от «блуда» Карлуши. Сегодня и мы застали ее на лестнице слипшейся с огромным котом.

4 часа 10 минут. Адская жара. Через полчаса уезжаем. Последние дни были сплошным беганием, хлопотами. Командировки пришли (после вторичного окрика Кристи) лишь во вторник (12 августа), но уже до получения их мне (по совету Добычиной) выдал Сергеев, с которым я так лично и не познакомился, удостоверение в том, что моя командировка существует вместе с другими бумагами. Добычина через Сергеева в два дня достала свидетельства из финотдела. Было снесено в бывшее Министерство финансов на Дворцовой площади Юрием, усиленно подгоняемым Добычиной- Он же обращался за ускорением к тов. Семенову, любезному молодому человеку, уже, оказывается, благоволившему и Коке. Действительно, благодаря Семенову и быстрой подписи Мессинга мы получили паспорт уже вчера. Пришлось завизировать у нелюбезных эстонцев. Обе визы стоили 26 рублей. За эти дни я еще устроил разрешение взять с собой около 100 своих этюдов, всяких материалов и 10 книг- Первое я получил сразу в понедельник, где А.С.Школьник собрал на этот предмет специальное заседание. Вещей почти не смотрели. Разрешение на книги мы получили сначала в Акцентре. Но этого мало, и их пришлось еще снести в политконтроль, где их держат три дня, но затем в доставленную нами парусину зашили и запечатали. Кошмар! Билеты на пароход «Ариадна», отплывающий в субботу из Ревеля, стоят 48 рублей каждый. Вообще до Парижа мы уже истратили на вояж около 200 рублей.

Все же я не убедился в необходимости этой поездки. Но да будет воля Божья. Впрочем, сегодня Кока написал более утешительные письма: Ида приняла его и ждет меня с нетерпением.

Когда-то продолжу?!

Перечитывал полученную в Париже через одиннадцать лет, в марте 1935 года, часть (очень малую) своих дневников, совершенно неожиданно прибывшую простой посылкой из Гельсингфорса от неведомого мне г-на Винберга.

Стипу (иначе говоря С.П.Яремичу) было однако наказано все мои бумаги, весь мой архив с его бесценными материалами сдать в момент ликвидации нашей квартиры (что произошло в 1930 г.) в Русский музей. Очевидно, он этого не счел нужным сделать, а теперь использовал какую-то оказию и послал (он ли?) эти дневники мне. Разумеется, я этому рад, хотя и сознаю, что там, в хорошем месте, они лежали бы надежнее. Но не предпочел ли Степан еще после просто отделаться (из-за пиетета все же к нашей дружбе не рассчитывая их просто уничтожить) из опасения, как бы многое сказанное в них не повредило бы разным нашим близким людям…