Эл Алонсо Дженнингс: С О. Генри на дне (фрагмент)

Он не желал, чтобы другие знали, о чем он думает. Ему не нужно было делать заметок, ибо он не принадлежал к кропателям. Он переливал свои мысли в рассказы еще совсем теплыми и трепещущими.

Несмотря на всю кажущуюся беспечность и легкомыслие, подчас даже некоторую безалаберность моего друга, в нем, я уверен, жила твердая и непоколебимая верность цели, непреклонная решимость оградить от всякого постороннего вмешательства свой некогда выработанный план жизни.

Я не раз испытывал на себе, каким замкнутым, отчужденным делало его это страстное стремление оставаться всегда верным самому себе. Он легко сходился с чужими, ибо мог по желанию избавляться от их общества. Он стремился к свободной жизни, не стесняемой никакими условностями. И добивался своего. Это был неисправимый упрямец. Из всех людей, которых я когда-либо знал, Биль Портер, как никто, оставался всегда верен своим природным задаткам.

Как только Нью-Йорк прослышал о золотых россыпях, открытых О. Генри, он тотчас же принес ему дань своего поклонения. Ревностная, бурная толпа почитателем домогалась увидеть его. Двери широко раскрывались перед Портером, и человек, который всего несколько лет назад был отделен от своих близких непреодолимой стеной, теперь стоял в ряду виднейших из них, вызывая у них по желанию смех и слезы. Биль Портер предпочитал одиночество, но не потому, что он презирал общество, и не потому, что боялся гласности, а потому, что он ненавидел обман и лицемерие. А это, как он чувствовал, были неизбежные спутники людей, вращавшихся в обществе.

— Эл, я презираю этих «знаменитых» литераторов. — Он неоднократно выражал это чувство. — Они напоминают мне большие надутые мячи. Если бы кому-нибудь удалось проткнуть их гордую осанку, раздался бы только один громкий вздох, ибо это было бы то же самое, что проколоть булавкой натянутую резину мяча. А затем они исчезли бы бесследно, не оставив по себе даже самой ничтожной морщинки.

Они тщетно забрасывали его приглашениями. Он не мог тратить попусту время.

Портер не был тщеславен и никогда не пытался сознательно произвести на кого-нибудь впечатление. Он не принадлежал также и к тому прямолинейному типу писателей, которые относятся к себе и к своим идеям с тяжеловесной серьезностью, требуя, чтобы весь мир внимал им и исповедовал их убеждения.

Биль Портер был слишком занят наблюдением над другими, чтобы придавать чересчур много значения своим собственным размышлениям. Будучи в высшей степени самодовлеющим человеком, он не мог примириться с тем, чтобы обстоятельства создавали ему друзей, не считаясь с его желаниями.

Но с теми немногими, кого он избирал сам, с теми, которые знали и понимали его, это был все тот же обожаемый шутник и любимый бродяга. Замкнутость исчезала. Он чувствовал себя среди них в своей стихии, этот трубадур прежних времен, и его прихотливый ум сверкал яркими блестками в каждом дыхании его тяжеловатой речи.

— Я приготовил вам сюрприз, полковник. Сегодня вечером вы встретитесь с немногими избранными.

Он ничего больше не сказал мне, с мальчишеским удовольствием следя за тем, как я злился, терзаясь неизвестностью. «Немногими избранными» оказались Ричард Доффи, Гильман Холл и Баннистер Мервин. Мы вместе пообедали в ресторане Гоффмана.

Это был действительно сюрприз, ибо в тот вечер я увидел О. Генри таким, каким он был бы, если бы кипучая жизнерадостность, которая, по-видимому, была заложена в нем от природы, не подверглась давлению и гнету унизительных лет, проведенных в тюрьме.

Портер протянул мне меню. Он был немного привередлив насчет еды.

— Друзья мои, — обратился он к почтенным редакторам, — полковник выищет нам что-нибудь необыкновенное.

Я думаю, что Портер находил меня немного чересчур самоуверенным в тот вечер, видя, что это избранное общество не внушает мне никакого благоговения.

— Я могу заказать грудинку, жаренную на угольях орехового дерева, морскую черепаху, галеты из кислого теста и кофе, настолько крепкий, чтобы в нем не тонули пули, — как вы насчет этого, Биль?

— Пожалуйста, не подвергайте опасности мое будущее литератора намеками на западное происхождение.

Доффи и Холл посмотрели на Портера, точно его осанистая фигура вдруг пронеслась перед ними верхом на лошади, раскачивая лассо. Портер прочел вопрос в их глазах. Он был в задорном настроении в этот вечер.

— Надеюсь, полковник, вы не откажетесь ознакомить наших друзей с этикой ограбления поездов, не так ли?