Петроний Аматуни - На крыльях

Самолёт энергично перевернулся через правое крыло вверх колесами, и мотор, громко «чихнув», затих. Теперь под ногами Ивана красовалось вновь повеселевшее небо, а над головой огромной белой простынёй, с лоскутами хуторов и перелесков, лежала земля. Нос самолёта стал не торопясь опускаться к земле, и неожиданную густую тишину нарушил нарастающий шорох морозного воздуха, скользящего по обшивке крыльев и фюзеляжа. Тонко и негромко запели стальные ленты-расчалки; от перегрузки Ивана так вдавило в сиденье, что в глазах у него запестрели чёрные и жёлтые круги. Рыча мотором, двукрылый У-2 вошёл в красивую петлю Нестерова…

За первой петлёй последовала вторая, третья, затем медленная петля с зависанием в верхней точке, когда Иван болтался вниз головой, удерживаемый лишь привязными ремнями; потом снова переворот, боевой разворот и, наконец, несколько свистящих витков штопора.

— Вот так надо летать! — горделиво крикнул инструктор и, убрав газ, приказал: — Давай сам входи в круг, рассчитывай и садись… — а когда самолёт уже планировал на посадку, то сокрушённо покачал головой, вздохнул и, как бы завершая прерванный разговор, иронически ввернул старое авиационное словечко:

— Пилотяга!

* * *

После полётов курсантов построили в несколько шеренг перед штабом Н-ской объединённой школы пилотов и техников ГВФ. К строю подошёл начальник штаба и, достав из кармана кожанки какие-то бумаги, громко произнёс:

— Тем, кого я буду вызывать, выйти из строя… Иванов!

— Я!

— Николаев…

— Я!

— Рублёв…

— Я!

— Гроховский…

— Я!.. — у Ивана больно сжалось сердце. Как в полусне, плохо понимая, что происходит вокруг, и не в силах подавить в себе вдруг вспыхнувшее волнение, он механически сделал три шага вперёд, повернулся кругом и замер, не поднимая глаз, видя впереди лишь носки сапог товарищей, стоящих в строю.

Когда вызвали пятнадцать курсантов и список был исчерпан, наступила пауза. Тишину разорвал протяжный зычный голос начальника школы:

— Напра-во!..

В ответ дружно щёлкнули каблуки обмёрзших сапог.

— В казарму… ша-гом… — снова пауза и точно пушечный выстрел — марш!

Пятнадцать юных сердец болезненно дрогнули и на мгновенье перестали биться: пятнадцать воздушных замков бесшумно рухнули и погребли под собой мечты о полётах, вынашиваемые с самого детства.

* * *

Всё описанное произошло в несчастливом для Гроховского 1932 году…

Отчаяние и тоска охватили начинающего пилота. Ведь он уже успел полюбить авиационную жизнь особенной, сильной и неугасимой любовью. За то, что делает она людей смелыми и гордыми, за то, что даёт она человеку власть над высотою, временем и расстоянием, а больше всего полюбил лётную профессию за то, что и в небе можно славно послужить своему народу.

Нет, не понял всего этого начальник школы, да и не хотел понимать, когда несколько дней, спустя после той своей команды — «В казарму, шагом марш!»— вызвал к себе курсантов, отчисленных по лётной неуспеваемости.

Дошла очередь и до курсанта Гроховского…

— Ну, — солидно сказал начальник школы, — убедился теперь, что рождённому ползать — летать не велено?

Молчал Иван, только на побледневшем лице обозначились крепкие желваки. Обидно стало ему, что человек, сидящий сейчас перед ним за массивным письменным столом, так вольно играет меткими словами великого Горького. Нет, не верил Иван, что когда Алексей Максимович написал эту фразу, он мог иметь в виду вот такого, как он, Гроховского, больше всего на свете полюбившего свою мечту о полётах. И неужели ошибся райком комсомола, посылая бывшего фабзаучника на учёбу в лётную школу?! Не может этого быть!..

Промолчал, проглотил горькую пилюлю и продолжал стоять на вытяжку.

— Но по теории у тебя оценки отличные, — сказал начальник школы. — Если хочешь, могу оставить тебя и перевести на техническое отделение?

Жарко сделалось Ивану от радости: не только техником готов он был остаться в авиации, а хоть часовым, — лишь бы ближе к самолётам! И тут же опять заветная мысль: «Останусь, а там всё же добьюсь своего…»

— Согласен! — громко ответил он.

* * *

Так белорусский юноша из Рогачёва, Иван Гроховский, пошедший в авиацию, чтобы стать лётчиком, стал авиационным техником. А работать на земле, если все твои мечты, так сказать, за облаками, трудно, или, выражаясь душевнее, грустно…

Всю свою страсть к полётам Гроховский перенёс на самолёты и моторы. Каждый болт или гайка в моторе, каждая певучая на ветру лента-расчалка, каждый квадратный сантиметр звонкой обшивки крыла и фюзеляжа казались ему необыкновенными, почти священными.