Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

Когда старшая дочь тетки Муры Витя прибежала к ним и предложила перебраться на Пушкинскую, чтобы там как-то спрятаться, «уж русское дворянское гнездо на еврейскую тему вне подозрений!», то старшая из сестёр, Ирина, просто показала на соседнюю комнату, где лежала раненая Лиза. Она то теряла сознание, то ненадолго приходила в себя, и перетаскивать её через полгорода было невозможно: транспорта не было никакого, да и по дороге на Пушкинскую тяжело раненная могла умереть. «Поэтому – сказала старшая тетка – и речи не может быть о том, чтобы на Пушкинскую».

К тому же в дедовском доме, в квартире эвакуированной генеральской дочки Маши Севостьяновой, поселился немецкий полковник. Витя сказала, что этот полковник не опасен – ведь не эсэсовец, а авиационный инженер из старинной немецкой интеллигенции, и она, хорошо знавшая язык, с ним успела уже довольно близко познакомиться и о многом поговорить долгими вечерами.

Но весь этот разговор ни к чему привести не мог: сестры настаивали на том, что тащить Лизу – безумие.

Тётка Ирина еще сказала, что ежели что, то они покажут документы о том, что, мол, крещёные. На это Витя возразила, что это при царе они были крещёными, а для фашистов, как и в СССР, они еврейки и точка, что в паспортах и значится.

К тому же была какая-то надежда, что в дом могут и не зайти: в том подъезде длинного двухэтажного дома, где они жили, нижний этаж был занят давно закрытой музыкальной школой, а на втором этаже была одна только их квартира. Правда эмалированные белые таблички частных врачей продолжали красоваться у подъезда. [17] [17] Они ещё и после войны продолжали некоторое время висеть.

Соседи из другого подъезда рассказали потом, что через три недели всем евреям приказали «явиться с вещами (8 кг. на человека) на Театральную площадь». Тётя Ирина тут же сообщила коменданту квартала, или как он там назывался, что к ним, крещёным, это распоряжение не относится.

Уж лучше бы она ничего не сообщала: уже через час, как рассказали потом те же соседи, пришли два полицая из комендатуры и увели двух сестёр, бросив третью, тяжело раненную, одну в пустой огромной квартире.

С Театральной площади всех евреев увезли в фургонах неизвестно куда.

И всё. А ещё раньше от Мишлин Маркус, французской жены младшего материного брата Изи, пришло письмо из Парижа на новосибирский адрес дяди Лёвы. Она сообщала, что Изя попал в облаву на Елисейских полях: был схвачен на улице лавалевской полицией, депортирован и, видимо, погиб неизвестно где.

На все эти новости бабушка Анна Павловна отреагировала одной фразой: «С большевиками было, конечно, паршиво, что евреям, что дворянам, но всё же хоть не убивали».

Ростов. Лето 1944 года. Старшая группа детдома – шесть девочек, четыре мальчика. Тринадцать – пятнадцать лет…

– Новая воспитка пришла, рыжая какая! Ух! – задыхаясь от новости и сотрясая угольно-чёрной густой гривой, сообщила Майя.

За Майей почти сразу вошла и новая воспитательница. Весёлая живая женщина, высокая, крупная и действительно рыжая, но не огненная, а скорей каштановая. Самое удивительное было отсутствие «причёски»: просто волосы распущены по плечам. В 1944 так не ходили. Вошла, представилась своей новой группе, сказала, что по профессии она – учительница литературы в старших классах.

– Ну что, ребята, пора и на пляж?

Мы загудели.

Пляж был не очень-то близко. Сначала надо было идти по улице километра полтора до временного моста, потом на ту сторону Дона, и ещё от моста в обратную сторону. По обычаю сопровождающую воспитательницу кто-нибудь из нас перевозил на лодке.

Оказалось, что Нина Николаевна об этом знает:

– Идите. А меня повезёт… – она оглядела нас четверых, скользнула взглядом по двоим тринадцатилетним, потом чуть задержала глаза на толстом Чурилине и улыбнулась: «А ты, в кудряшках, наверное, Бетаки?» Я безмолвно кивнул, чуть смутившись. – «Вот, он сегодня меня и повезёт». Я поспешно опять кивнул – жуть как понравилась мне эта рыжая. Она казалась совсем не взрослой, несмотря на должность, на рост, на возраст… Всю дорогу я смотрел, смотрел – уставился и не думал даже, что неприлично.

– Ну что ты глаз не сводишь?

Я промолчал, наклонил голову… Если бы она догадалась, что я глазами пронизывал её платье – а какая она там. А может, она и заметила, что я ее раздевал взглядами десятки раз подряд, все время, что мы переправлялись…