Ирина Булина - Одна зима моего детства

«3/III — 10/III 42 г. Давно не записывал, т. к. страшно много было беготни с проектом газогенераторных станций. За это время сменяли Верин костюм за 6 кгр крупы, 1 кгр хлеба и 200 гр русского масла. С 7/III на солнце стало подтаивать. Стало теплее. <���…>

13/III 42 г. Сегодня оформляли мое назначение гл<���авным> инженером Ленметремсоюза».

Сколько себя помню в детстве, меня всегда преследовал страх потерять маму. Я росла в большой семье, и если мама уходила куда-нибудь, то всегда еще кто-то из взрослых оставался дома и я не была одна. Все равно я не могла удержаться от того, чтобы не похныкать на тему: «Где моя мама?»

А теперь, когда мама почти каждый день в мороз и темень уходила стоять в очередях и каждую минуту мог начаться артобстрел, я действительно могла ее потерять навсегда. Теперь, вспоминая нашу блокадную жизнь, я понимаю, что без мамы я, папа, бабушка и дедушка почти неминуемо погибли бы.

Я как бы вижу со стороны девочку, одетую во множество одежек, которая отгибает уголок одеяла, висящего на окне, и смотрит на улицу — не идет ли мама?

Когда мама и папа хоронили дядю Матвея и отсутствовали два дня, на второй день моего ожидания родителей был артобстрел. Мы уже давно перестали спускаться в бомбоубежище — как-то привыкли. Бабушка не могла отогнать меня от окна, и я видела, как падают раненые, а может быть, убитые. Странно, но мне не было страшно. К тому же обстреливалась противоположная сторона улицы, а нашу сторону обстреливали только с финской стороны, что бывало довольно редко. Я убедилась, что мамы и папы на улице нет. Значит, они живы.

Потерять папу я почему-то не боялась. Мне казалось, что он такой большой и сильный, что с ним ничего не может случиться. А мама такая слабая и беззащитная. И если она ушла одна, то за нее некому будет заступиться.

И много позже, став уже взрослой, куда бы я ни уезжала, только тогда была спокойна, когда мне удавалось хотя бы через день позвонить маме и услышать ее голос.

Но вернемся в 1942 год. В эту голодную и холодную зиму рядом со мной не было детей хотя бы приблизительно моего возраста. Играть было не с кем, и, чтобы отвлечься от чувства голода и от тревожных мыслей, нужно было находить себе занятия самой.

В квартире обнаружились старые комплекты детских журналов «Еж» и «Чиж». Я их прочла все по нескольку раз. Читала я хорошо и читать любила, но у меня была только одна детская книжка, купленая осенью, — «Принц и нищий» М. Твена. Разумеется, она тоже была читана-перечитана. Вся моя библиотека осталась в Колпине.

Все мои многочисленные куклы и игрушки были там же, где и книжки. Оставались только маленькие куколки Пат и Паташон и две куклы, Пупс и Маргарита, купленные осенью на Невском вместе с банкой джема и коробкой конфет. Но играла я с ними мало. Ведь они должны были ходить друг к другу в гости, а гостей угощают. В это играть было просто невозможно. Есть хотелось все время. Сосущее чувство голода не покидало ни на минуту, и надо было придумывать занятия, которые бы отвлекали от мыслей о еде.

Жена дяди Васи научила меня вязать. Это занятие мне очень понравилось, и я быстро овладела основными приемами. Настоящих ниток не было, поэтому я распускала свои рваные чулочки, которые уже нельзя было починить, и вязала куклам одежки. Это было так интересно, что даже голод на время забывался. Умение вязать мне очень пригодилось в эвакуации.

Когда мы только переехали в квартиру дяди Сени на Кировском проспекте, я обследовала все шкафы, буфеты, полки и тумбочки в поисках чего-нибудь съедобного. На вешалке, в кармане дяди-Васиной куртки, нашла фантик от довоенной конфеты «Чио-Чио-сан». Внутренняя обертка из фольги сохранила запах конфеты, и на ней еще были видны следы шоколада.

Я сосала эту обертку дня два. Потом начала сосать большую бабушкину янтарную бусину — она напоминала мне карамельку.

В аптечке обнаружился пузырек касторового масла. Это было очень кстати. Жиров не было никаких, и бабушка жарила на касторке лепешки из кофейной гущи. В той же аптечке оказался глицерин. Папа, хорошо знавший химию, сказал, что глицерин относится к спиртам и очень калориен. Им нельзя отравиться и можно в небольших количествах употреблять в пищу.

И мне стали давать на ночь по маленькой кофейной ложечке глицерина. Он оказался сладким и густым, как сироп. Каждый вечер я требовала неукоснительного исполнения этого ритуала. Но вот однажды папа забыл дать мне глицерин, а коптилку уже погасили. Я, конечно, стала ныть, и папа, не зажигая коптилку, почти на ощупь (буржуйка еще не остыла, и из ее топки шел слабый свет) налил мне ложечку глицерина. Я его проглотила и вдруг страшно заорала. Вкус был совершенно незнакомый и неприятный, и мне показалось, что я отравилась.