Вениамин Милов: Дневник инока

Когда мне приходилось бывать на городском кладбище, признаюсь, всякий раз вид могил — царства последнего упокоения почивших — производил на меня глубокое впечатление. На воротах кладбища была изображена картина Воскресения мертвых перед Вторым Пришествием Христа. Мой детский взор с благоговейным страхом созерцал встающих из гробов, рассматривал трубящих Ангелов и толпы воскресших из мертвых, готовящихся предстать на Суд Божий. Прибавьте к этому непрерывный шум деревьев, вид памятников, часовен, великолепных и убогих могильных крестов, возникающие мысли о неизбежном конце — и тогда будет ясно, насколько поражала мое детское сердце память смертная. Нередко в часы пребывания у родных могил слышался заунывный перебор колоколов на кладбищенской звоннице при появлении погребальной процессии. Скорбные впечатления смерти вязались в моей душе не столько даже с самим собой, сколько с матерью — единственным дорогим мне человеком. Без нее трудно было и помыслить возможность своего земного существования.

Кто, как не она, баловал меня в детстве, согревал душу своей лаской, кому, как не ей, поверял я свои думы, переживания. Под ее тихую песнь или под шепот сказочного повествования я засыпал. Лишиться единственной утехи и радости на земле казалось мне невообразимым, чудовищным горем. Бывало, зимой наслушаешься таинственного шума кладбищенских деревьев, придешь домой и льнешь к матери."Ты что?" — спросит она. А у меня глаза полны слез, душа — печали. Смотрю на нее, ничего не отвечаю, держу в своем сердце:"Только бы мама не умерла!".

Отца, напротив, вся семья боялась. В то время как матери мы, дети, говорили"ты", к отцу обращались на"вы". Причину этого до сих пор объяснить не могу. Может быть, тут инстинктивно проявлялась степень детского почитания. При отце никто из нашей семьи не смел шуметь, резвиться. Особенно мертвая тишина воцарялась в квартире, когда отец читал молитвенное правило, готовясь к богослужению. Тогда ходили на цыпочках, боялись малейшего шороха. Иначе — гневный отцовский окрик, его гневное лицо, леденящие кровь. Все это возбуждало желание куда‑то убежать и спрятаться. Однажды в квартире раздался звонок. Я отпер дверь какому‑то прилично одетому господину. Оказалось, что посетитель явился к отцу попросить денег взаймы. Так как впустил просителя я, то гнев отца со всем жаром обрушился на мою голову. В силу природной обидчивости, усиленной несправедливостью нападок, я так расстроился, что плакал горькими слезами. А диавол, ярость которого я много–много раз испытал с детства, вложил в мою душу греховные помыслы:"Пусть, — роилось в голове, — когда отец будет служить литургию, у него не совершится пресуществление Святых Даров". Эти слова несколько раз прокрутились в сознании, и мое обиженное сердце соглашалось с ними и принимало их, несмотря на всю их кощунственность.

Не помню точно, в каком году наша семья переехала в Вятку из‑за перевода отца на служение в вятский кафедральный собор. Должно быть, это произошло летом 1905 года. Предварительно мать решила съездить в Саров на поклонение только что открытым мощам преподобного Серафима. Кроме брата и меня, она взяла на богомолье еще и свою мать, нашу бабушку. Распростился я с Яранском, его святынями, древностями и старинным собором времен Иоанна Грозного, уже вросшим в землю. На пароходе и по железной дороге мы доехали до Арзамаса, откуда наняли лошадь до Сарова. Саровская обитель тогда находилась в зените славы, процветала. Мы побывали в ее главном соборе за богослужением, приложились к мощам угодника Божия преподобного Серафима, посетили и все пустыньки вблизи обители, освященные жительством блаженного старца. Не забыть мне одного случая из этого путешествия. Проходили мы в толпе богомольцев мимо одного лесного колодца, вырытого, по преданию, руками самого преподобного. Вода в колодце по временам колыхалась. Стали богомольцы вглядываться в глубь колодезной воды — вдруг кто‑то из них закричал:"Смотрите, смотрите, на воде начертался образ батюшки Серафима!". Влекомый любопытством, придвинулся и я к устью колодца с прочими богомольцами. И что же вижу? На мутноватой поверхности воды отобразился с необычайной рельефностью образ согбенного старца Серафима с котомочкой за плечами, в камилавочке, кожаных бахилах, с топориком за поясом. Минуты три–четыре длилось видение. Затем вода заволновалась и изображение пропало.