Яков Михайлик - Соколиная семья

С сожалением покидаем свой подземный салон с жарко пылающей времянкой, разбитного неунывающего Поселянова. Надо: за два часа дежурные летчики порядочно промерзли в кабинах и теперь, пожалуй, нетерпеливо поглядывают на снежный горб землянки...

Прогрели моторы, чтобы в случае сигнала на взлет немедленно запустить их. Не прошло и двадцати минут, как над аэродромом появились два Мессершмитта-109. Ясно - прилетели блокировать, чтобы не дать нам возможности взлететь. А тем временем бомбардировщики, наверное, сбрасывают свой разрушительный груз на соседний аэродром.

Из реденького леска затрещали пулеметные очереди, однако гитлеровцы не уходили,

Разворачиваясь для повторного захода на соседей, юнкерсы попутно высыпали на нас несколько кассет лягушек - мелких прыгающих бомб. Надо бы немедленно взлететь, но проклятые мессеры висят буквально над нами. И тем не менее кто-то с командного пункта дал зеленую ракету. Это приказ на вылет.

Поднимаемся в паре с Ефтеевым. Слева от меня проносится Ме-109. Я знаю, что сейчас произойдет, и от бессильной ярости стискиваю зубы до боли. Но зубами фашиста не проймешь, поэтому пытаюсь повернуть нос яка в сторону вражеского самолета, чтобы ударить по нему хоть не прицельным, а заградительным огнем. Машина почти не слушается, слишком мала скорость после отрыва от земли. А времени нет...

Мессершмитт коршуном кидается на Виктора, и его самолет, вспыхнув, сваливается на левое крыло. Эх, Витя, Витя...

Словно щепку, подбросило и мой як. Мотор заглох. Кабина наполнилась острым запахом гари. В жуткой тишине слышу треск пушечных и пулеметных очередей. Это меня расстреливает второй фашист.

На ногах ощущается липкость. Кровь? Но думать об этом некогда. Надо садиться прямо перед собой, пока не взорвались бензобаки. Инстинктивно посылаю ручку управления вперед. Из-за дыма и какой-то вялости ничего не вижу. Толчок.

Вспарывая фюзеляжем податливые сугробы, самолет ползет по поляне.

Сейчас налетит Ме-109 и добьет машину и меня. Надо выбираться из кабины. Отстегиваю привязные ремни и переваливаюсь через борт. Слева и справа вздымаются мелкие снежные фонтаны. Поднимаю голову - прямо на меня пикирует гитлеровец. Бежать в лес! Но противная вялость, потяжелевшие комбинезон и унты приковывают на месте, вдавливают в рыхлый снег.

Немец повторяет заход. В бессильной ярости ругаюсь, потрясаю кулаками. Брань и кулаки против пушек и пулеметов? Смешно. Снаряды и пули решетят як, бороздят снежную целину.

Третье пикирование. Зарываюсь в снег. Голову накрываю парашютом. Слышу, как на моем самолете начинают рваться раскаленные огнем снаряды. Сейчас воспламенятся бензобаки...

Взрыв выбросил меня из снежного логова. Немец ушел. Дымящийся трубчатый скелет растерзанного яка торчит страшным привидением.

- Яша, жив?..

Это Шаповалов. Сколько времени прошло, как я лежу у останков самолета? Не знаю. Для меня оно остановилось с того момента, как сгорел Виктор Ефтеев. На миг вспомнилось: До тебя мне дойти не легко, а до смерти - четыре шага...

Трясущимися от нервного потрясения руками сворачиваю самокрутку и глотаю дым. Жадно. Взахлеб.

- Яш! - тормошит за воротник комбинезона техник. А что - Яш? Без друга. Без самолета. Без желания жить. Что - Яш?!

- Пойдем, - Шаповалов показывает в сторону деревни, где догорает крайний дом.

В горячке рванулся из сугроба, встал. Но острая боль подкосила колени, и я снова упал. Техник бережно берет меня под мышки, поднимает и молча волочет, проваливаясь по пояс в снегу. Он что-то говорит. В памяти застревает единственная фраза: Горящий самолет Виктора врезался в дом...

Доктор насчитал тридцать восемь осколочных ранений от разрыва эрликоновского снаряда. Тридцать восемь? Почему не сто? Почему я остался жив, а Ефтеев погиб?

- В госпиталь отправлять не будем.

А мне все равно.

- Отлежишься в полку.

А Ефтеев никогда не отлежится.

- Ранения не очень опасны...

А Виктор отжился.

- Скоро будешь летать.

А моему ведущему теперь все равно - буду я летать или нет.

- Ты еще счастливо отделался.

- Доктор, идите к черту!

Медик ушел. Рад: человек ругнулся, значит, в своей тарелке. А это главное.

Ноги распухли, как бревна. Возле кровати лежат посеченные осколками снаряда унты. И унтята в дырках. Если бы не меховая обувь, ранения могли быть намного опасней. Остаться без ног... Это для летчика трагедия. Ползун. А. сердце - в небе. Какое счастье иметь ноги. Обыкновенные ноги, которые необходимы тебе не для ходьбы, нет, - чтобы управлять педалями, чтобы слушался тебя руль поворота.