Катрин Милле - Ревность

Но теперь я больше об этом не думала, ведь ничто так не отвлекает и от грустного, и от веселого, как какие-то организационные проблемы. Они могут превратиться в навязчивую идею и в этом случае перекрывают все другие мысли, даже самые страшные. Я слушала Жака, который расхаживал передо мной взад и вперед. Когда я поднимала на него глаза, то не могла в полусвете четко рассмотреть его лица, но жесты его, напротив, были очень выразительны. Он говорил, что я не должна понапрасну тревожиться, что должна взяться за книгу со свойственной мне собранностью и ясностью ума: так, как бралась за предыдущие. Это меня слегка ободрило. Когда наши тени растворились в полосе света, вдруг во мне что-то произошло: я поверила в слова Жака, предложенное им решение уже созрело во мне: мое прошлое переплавится в книгу, а его совет относительно этой книги переносил меня в другую жизнь.

Вскоре я начала аккуратно делать заметки, следуя определенной системе. На первой странице я составила список всех имен известных мне мужчин, из тех, с кем я вступала в физический контакт; их я помнила. Затем, поскольку я весьма чувствительна к пространственным ощущениям, именно они быстро и естественно определили тематическую композицию книги. Я рассортировала свои воспоминания в соответствии с этими темами, не придерживаясь особой последовательности. Переворошив содержимое своей памяти, я принялась за изложение.

Самая тяжелая часть кризиса миновала, но я знала, что возможны рецидивы. Интересно отметить, что мои переживания не влияли на ход работы. Спор накануне мог закончиться ссорой, я могла прорыдать полночи, но наутро так же спокойно приступить к работе, чтобы описать сцену в клубе, где мы менялись партнерами, или какие-нибудь эротические ритуалы, которые мы совершали с Жаком. Я настолько погрузилась в процесс письма, что меня не трогали никакие бытовые неурядицы. Возможно, они уже относились к прошлому, а воскрешаемые мной воспоминания, как это ни парадоксально, принадлежали настоящему. Почти полностью отредактировав книгу, я констатировала интересный факт. До начала работы я порой думала, что смогу вставить какие-нибудь едкие замечания, разумеется, не в адрес Жака, а по поводу его женщин: внесу только мне известные подробности личной жизни или опишу этих девиц внешне — но так, чтобы задеть или унизить их, если они узнают самих себя. Так вот, развитие сюжета не позволило мне включить в текст такого рода детали.

Мое внимание было сконцентрировано на одной-единственной главной героине повествования, написанного в прошедшем времени несовершенного вида — времени отдаления и завершения. Я обнаружила, что по мере того, как начинаешь меньше мечтать о будущем, поскольку его остается все меньше, сами мечты, которые становятся не столь разнообразными и насыщенными, как прежде, сменяются воспоминаниями. Я не отказалась от прогулок по бескрайним просторам своих фантазий, но теперь реже выбираю тропинки в будущее. Я измеряю годы не столько морщинами на лице и замедленностью движений, сколько ослаблением и оскудением способности предаваться мечтам. К счастью, со временем сбываются некоторые ожидания, дорогие нам с детских лет. И во мне не загораются новые надежды. Мне понятна меланхолия Руссо: «Мое воображение уже не отличается живостью и не воспламеняется, как прежде, от созерцания предмета, способного вызвать воодушевление; я больше не в силах упиваться безумием сновидений, сегодня они несут в себе, скорее, смутные воспоминания, нежели новые образы».

Объект мечтаний — это не рациональный план, который можно осуществить полностью или последовательно за короткий или более долгий срок. Время мечтаний — это вымышленное время, оно не детерминировано, и наша психика способна определить его как «отдаленное» еще до того, как телесная немощь обозначит пространство, куда мы перемещаемся; пространство, в котором наше воображение, угасая, уже не может представить нам те зыбкие горизонты, которые служили невозделанными землями этого пространства.

Наше дистанцирование от событий прошлой жизни изменяет их масштаб, вдруг возвращаются эпизоды, оставшиеся незамеченными в тот момент, когда они происходили; логика, следуя которой они выстраивались, в ту пору была от нас скрыта, объемность, привнесенная временем, к которому они принадлежали, сегодня уже воспринимается как часть истории; человеческая странность в конечном итоге заставляет нас принимать за других тех, кем мы были в прошлом — и все это способствует превращению нашего прошлого в сон. Говорят, что будущее сжимается, когда перестаешь считать, что оно будет всегда, и тогда приподнимается мутная завеса эмоций и ощущений, являя прежде затененные участки прошлого, и кажется, будто они открываются перед нами. Мы становимся читателями романа, автором которого сами когда-то стали, но не осознаем этого до тех пор, пока не приступим к последней главе. Такой автор-виртуоз может дать нам ключ, который позволит соединить воедино знаки, рассеянные по всему повествованию, благодаря чему бессмысленное обретает смысл. Таким образом, наслаждаясь чтением книги, в которую вложен скрытый смысл, мы можем задержать приход грусти, тревоги, сожалений или ностальгии, присущих последней главе.