Александр Мюлькиянц: Записки

— Послушай, дорогой мой друг! Что за паника? Ночью свою пояснительную допишешь. Жена пусть височки подправит. Не относись ко всему слишком серьезно! Я страшно сейчас тороплюсь на оперативку к директору и у меня осталось времени ровно на один короткий анекдот: Жена была в отъезде и позвонила мужу:

— Как наша кошечка?

— Сдохла!

— Какой ужас! неужели ты не можешь сообщить об этом поделикатнее? Например: она, мол, сидит на крыше, а уж потом бы сказал, что она случайно упала и разбилась. Тебе понятно?

— Понятно!

— А как моя мама?

— Она сидит на крыше!

Ровно в четыре часа я на довольно-таки приличном «Рафике» со своими подрамниками лихо подкатил к парткому. Директора в комнате не было. Меня представили двум заместителям, главному механику, главному технологу и другим членам Совета. На меня поглядывали, как на многообещающего жениха, кто прищурившись, кто изподлобья, кто со сдержанной улыбкой, а кто пронизывающим насквозь взглядом.

Саша оказался прав, что состоятся большие смотрины, почти Федотовское «Сватовство майора». От непредвиденно крепких заводских рукопожатий у меня свело аж кисть руки. А заместитель директора Владимир Георгиевич, встретив меня, как близкого родственника, умышленно растянул свое рукопожатие, заставив двух очередников, чуть ниже рангом, стоять какое-то время с протянутыми руками.

Наконец знакомство закончилось; несколько человек помогли мне распаковать и расставить на стульях четыре загадочных подрамника. В это время в парткоме появился хмурый директор, буквально с точностью до минуты предугадав полную боевую готовность худсовета. Салтанов незамедлительно предоставил мне слово.

Я вкратце изложил свою идею художественно-конструкторского проекта, научно обосновав выбранную цветовую гамму всех основных помещений детского сада. Наступила полная тишина… Все замерли… Прошла томительная минута… две… три… пять… целых пять минут мертвой тишины… Такой продолжительной паузы я не испытывал еще никогда. Стало просто невыносимо… хотя бы тонюсенький скрип или шорох. Такое впечатление, что члены Совета не дышали вообще, а если и дышали, то очень осторожно. Вот это дисциплина!.. Ну и сила воли!… Я от Совета ожидал чего угодно, только ни такого томительного молчания. Предполагал, что меня буквально засыпят вопросами. Надеялся на споры и реплики, советы и пожелания. Ничего подобно не происходило. Тишина и все! И не единого вопроса.

Зато у меня их возникло уйма:

* Почему все члены Совета такие молчаливые и хмурые; как же они руководят своими подразделениями?

* Какие они люди в жизни, вне Совета?

* Не пойму, что их так могло увлечь в моем проекте? Такое впечатление, что все они смотрят в одну и ту же точку?

* Интересно о чем они сейчас думают?

* Не представляю, сколько же лет потребовалось председателю, чтобы укомплектовать Совет столь надежными единомышленниками?

* У них действительно не возникло ни единого вопроса, или они привыкли себя сдерживать?

У членов Совета по-видимому был огромный опыт по отработке принципиального хорового молчания в замкнутом пространстве. Воссоздать такую абсолютную тишину в помещении не смог бы ни один, даже профессиональный, ансамбль мира. Кстати, у американского композитора Билла Чейза было сумасбродное произведение, под названием «Четыре с половиной», где он выходил на сцену переполненного зала и садился за открытый рояль. Ровно через четыре с половиной минуты он вставал и покидал сцену не проронив не единого звука. Зал буквально разрывался от восторга…

Я предположил, что может и здесь та же задумка? Вдруг они все нелегальные ученики Чейза? Только ведь четыре с половиной минуты давно уже прошли. Интересно, сколько еще будет продолжаться это беззвучное судилище?.. час?.. месяц?.. Наконец тишина стала зловещей… Не зная чем себя занять, я стал, также как и все, вглядываться в свои подрамники и вдруг обратил внимание, что один из них перевернут вверх ногами; то ли я впопыхах ошибся, то ли кто-то перевернул, пошутив. Хотел было подойти и исправить, но кольцо из двенадцати озадаченных присяжных было столь плотным, что я передумал. Помню, никак не мог оторвать взгляда от перевертыша: изображенный на нем интерьер, выполненный в мягких зеленовато-голубоватых тонах, стал удивительно напоминать мне море, с утопающими лошадками и плывущим грузовым судном. Но это еще не все: у парохода была какая-то высоченная, нелепая, почему-то прямоугольного сечения, труба… Меня облило холодным потом… Так ведь это же вылитая наша четырнадцатиэтажная кирпичная башня у ипподрома… Я прищурился и мне показалось, что видны даже окна и лоджии дома… решил пересчитать количество этажей и вдруг… вода потекла… судно с домом задвигалось… стал нервничать… сбился со счета… начал заново… башня, удаляясь, стала заметно уменьшаться… она явно уплывала от меня…