Григорий Свирский - На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

Даже когда Чонкина доставляют охранять самолет и он спит вдалеке от казармы у деревенской девчонки, его одолевают тревожные сны: кто-то угоняет самолет. С неба спустился товарищ Сталин. «Где твоя винтовка?» — строго спросил он с легким грузинским акцентом. «Моя?» — «А где старшина?.. Товарищ старшина, — сказал Сталин, — рядовой Чонкин покинул свой пост, потеряв при этом боевое оружие. Нашей Красной Армии такие бойцы не нужны. Я советую расстрелять товарища Чонкина…»

Чонкин проснулся в холодном поту. Сон мог оказаться явью.

Бесконечно далеки друг от друга, по различным орбитам вращаются, как планеты, сурово-реалистическая «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова и русская «швейкиада» Владимира Войновича.

Однако… и там, и там солдат живет в страхе не перед врагом. Перед расправой. Свой трибунал, свои генералы, родной и любимый Сталин — куда ни кинь, всюду клин.

В постоянном страхе не только солдат Чонкин, но и председатель колхоза, который сразу поверил Плечевому, что Чонкин — не просто Чонкин, а человек, поставленный следить за ним, председателем, а в нужный момент накрыть с поличным.

А о чем говорят колхозники в минуты отдыха? О порядках в тюрьме, куда они попадают по очереди.

Профессиональные поставщики сатиры для советских театров твердо знают, что смеяться дозволено над управдомом, бухгалтером, мелким чиновником, колхозным конюхом — не выше! Таковы правила игры… в сатиру.

Войнович смеется даже над работником «органов» капитаном Милягой и армейским генералом, который бросил против Чонкина полк; и более того, над партийной властью, которая и вызвала заваруху: помстилось ей, что по телефону произнесли не «Чонкин с бабой», а «Чонкин с бандой…»

Словно писатель, как и его герой, вовсе не ведает каторжных правил игры, существующих в свободном социалистическом государстве.

Удачный термин этот — «правила игры» принадлежит автору критического эссе, посвященного роману-анекдоту В. Войновича, В. Иверни, по счастью, не единственному на Западе глубокому исследованию «чонкиады»: простодушного Чонкина Запад принял всерьез. Я позволю себе поэтому отослать читателя к этим работам, задержав внимание на менее известном рассказе В. Войновича «Путем взаимной переписки», безнадежном, как жизнь на станции Кирзавод, куда приезжает сержант Иван Алтынник. Вот первое наблюдение о семейке, в которую попал несчастный Алтынник.

«— Собаки нет? (Спрашивает Алтынник, входя во двор. — Г. С.)

— Нет. В прошлом году был Тузик, так брат его из ружья застрелил.

— За что же? — удивился Алтынник.

— Ружье новое купил. Хотел проверить…»

Так входит в повествование партийный братец Борис…

Нравственная глухота Людки, встретившей Алтынника, может поспорить разве что с ее щедростью: «Да во всем Советском Союзе, окромя тебя, таких дурачков нет, чтобы чужих людей угощали».

Вл. Войнович — знаток сленга рабочих предместий, этой смеси пьяного нахрапа, малограмотности, газетных штампов и деревенской лексики, да только лексики обескровленной, начисто лишенной традиционной образности.

Разделавшись с собакой Тузиком, братец Людки принялся за Алтынника. Женил его «по пьянке» на своей сеструхе. Алтынник, естественно, пытался удрать от обмана и неволи. Людка дико закричала, и милиционер на станции схватил Алтынника.

— Что он сделал? — спросил строго.

— Бросил!.. С маленьким ребеночком…

— А…а, — разочарованно протянул милиционер, жалея о том, что он зря участвовал в этой свалке. — Я-то думал. Это вы сами разбирайтесь!

И ушел, оставив Алтынника беззащитным, поскольку разбой… семейный.

Эта тема пронизывает весь рассказ до самого конца:

«Когда я вышел наружу, они были далеко, Алтынник, пригнув голову, шел впереди. Людмила левой рукой держала его за шиворот, а маленьким кулачком правой изо всей силы била его по голове. По другой стороне улицы на велосипеде медленно ехал милиционер в брюках, заправленных в коричневые носки, и с любопытством наблюдал происходящее».

Страшный рассказ.

По всей стране так. Повсеместно это торжество зла, равнодушие стражей порядка.

Это ракурс беззакония, обойденный советской литературой.

Со все растущим беспокойством прислушивался я в те дни известиям из России. Что ждало моего друга и одаренного прозаика Владимира Войновича? «Иванкиада», описанная им в новой книге… Что еще?

Что ждало тогда и его товарища Владимира Корнилова, который так же, как и Владимир Войнович, перешагнул через государственные запреты, решив чувствовать себя свободным в государстве несвободы?