Григорий Свирский - На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

Требование жульническое, а угроза — всерьез. Коли прораб заупрямится, Силаев не станет «разочаровывать» райком, горком, главк, который уж наверняка обещал высоким партийным инстанциям подарочек к празднику Октября. Выгонит прораба, но — сдаст. Жульничают все, сверху донизу.

Герой попадает в больницу. Сам бы выдержал напор лжецов, сердце не выдержало. Размышляет о том, как мало успел в жизни. Лишь потому, что всю жизнь хотел быть честным.

Повесть жгуче достоверна не только по мысли, необычной в подцензурной литературе о «рабочем классе», но и по языку, насыщенному сленгом и вульгаризмами, не оставляющему сомнений: автор знает рабочих доподлинно!

Тем хуже для автора: повесть, встреченная читателем с радостью, вызвала сдержанную, стереотипную похвалу критики, которая отбивала всякое желание читать Войновича. (Я уже писал, что это один из распространенных методов компрометации неугодной книги).

После выхода повести «Хочу быть честным» Владимир Войнович стал постоянным автором «Нового мира», где увидело свет и его второе «дозволенное цензурой» произведение — повесть «Два товарища».

«Наш город делится на две части — старую, где жили мы, и новую, где мы не жили. Новую чаще всего называли «за Дворцом», потому что на пустыре между старой частью и новой строили некий Дворец, крупнейший, как у нас говорили, в стране. Сначала это должен был быть крупнейший в стране Дворец металлургов в стиле Корбюзье. Дворец был уже почти построен, когда выяснилось, что автор проекта подвержен влиянию западной архитектуры. Ему так намылили шею за этого Корбюзье, что он долго не мог очухаться. Потом наступили новые времена, и автору разрешили вернуться к прерванной работе. Но теперь он был не дурак и, на всякий случай, пристроил к зданию шестигранные колонны, которые стояли как бы отдельно. Сооружение стало называться Дворец науки и техники, тоже крупнейший в стране. После установки колонн строительство снова законсервировали, под ним обнаружили крупнейшие подпочвенные воды. Прошло еще несколько лет — куда делись воды, не знаю, — строительство возобновили, но теперь это уже должен был быть крупнейший в Европе Дворец бракосочетания».

Ирония доставила автору немало хлопот. А тут еще стали появляться на Западе произведения В. Войновича, цензурой похороненные. И началась фантасмагория, которую человеку, не жившему в советской России, трудно, наверное, и вообразить.

— За передачу произведений за границу пойдешь под суд! — обрадовали в Союзе писателей.

— А я не передавал.

— Тогда пиши протест против незаконного издания.

— Вы меня не издаете! — вскричал Войнович. — «Два товарища» до сих пор маринуют в издательстве… И писать протест?! Это называется бьют и плакать не дают!

— Напишешь протест — издадим. — И сиятельное лицо взялось за телефонную трубку.

Войнович выскочил из комнаты Секретариата взъерошенным, красным. Несколько дней терзался-мучился: может, отделаться четырьмя интеллигентными строчками: мол, нехорошо это, без разрешения автора?.. Решил — отделаться! Париж стоит мессы.

Когда вышла «Литературная газета» с протестом В. Войновича, не только автор, все мы ахнули. К четырем строчкам авторского текста были добавлены абзацы казенной демагогии, «дежурных помоев». Они были дописаны чьей-то рукой.

Владимир Войнович шумел, бегал по Союзу писателей, показывал всем, чьим мнением он дорожил, что это не его текст.

Но то было его личным делом. Галочка некими инстанциями была поставлена, и автору выдали полагающийся в таких случаях пряник — книгу, добротно изданную в издательстве «Советский писатель».

Не пройдет и года, как пряник заменят кнутом, ибо автор, наученный горьким опытом, не пойдет больше ни на какие компромиссы.

В повести «Два товарища» герой дружил с Толиком с детских лет. И вот шайка хулиганов, напав на друзей, заставила Толика бить своего друга. Толик, испугавшись бандитов, зверски избил своего лучшего друга, хотя очень мучился потом. Затем пути этих ребят, естественно, разошлись. Пора была идти в армию. Герой едет в авиашколу, а Толик стал денщиком у генерала и газетным рифмоплетом, — овладел сразу двумя древнейшими профессиями. Встретясь позднее со своим бывшим другом, Толик сказал:

— Для тебя так было лучше.

«Интересно! — восклицает автор устами своего героя. — Я был искренне удивлен:

— Это еще почему?

— Они бы били тебя сильнее, — сказал он, глядя мне прямо в глаза.