Иван Петров - Красные финны

Оборона окруженного Тампере целиком легла на плечи горожан: мужчин, женщин и даже детей. Серьезной помощи городу красное командование оказать не могло — не располагало необходимыми для этого силами. А тут возникла новая, еще более зловещая угроза — началось продвижение немецких войск с южного побережья страны. Город был обречен.

Плохо вооруженные, вовсе не обученные и разрозненные красногвардейские группы и роты оборонялись героически. Но такими силами они не могли остановить продвижения регулярных войск. Было желание бороться, и мужество росло в боях. Но не хватало умения, не было единого командования, и уже не оставалось времени, чтобы его организовать.

В дальнейшем, до второй половины апреля, проходили стычки и бои на восточном направлении, потом наступил конец. Рабочее правительство пало, но мы успели познать, что такое власть народа.

Все распалось. Остались обломки, трупы и мы, уставшие и опустошенные.

О том, как вели себя белые, не пишу. Общую оценку им дал Ромен Роллан:

«Во все времена белые армии похожи одна на другую».

Да, именно — во все времена! Белогвардейцы Маннергейма, расстрелявшие всех захваченных ими или добровольно сдавшихся солдат небольших и разрозненных русских гарнизонов на севере Финляндии, расстрелявшие тысячи красных финнов. И его же, Маннергейма, «сепаратные» войска в составе гитлеровской армии в районе Смоленска и под Тулой, — разве они не похожи друг на друга и все вместе — на войска Миллера и Колчака, на банды Семенова, Калмыкова, Булак-Балаховича?

Не адресую я слова упрека современным финнам — рабочим, крестьянам и интеллигенции Финляндии. Не они были организаторами этих злодеяний в прошлом, и верю — совсем иные в наши дни. Добра желаю им и успеха на путях мира и строительства своей страны по собственному разумению и по собственным планам. Пишу лишь потому, что в истории, как в песне, есть слова, которых не выкинешь, не исказив ее самой.

По обеим сторонам полотна железной дороги продвигались мы к Белоострову, под защиту Советов. Тягостен уход из родной страны. Тысячами нитей ты был связан с ней, и вот они обрываются, оставляя боль в сердце. Ты не просто уходишь: бежишь ночью, тайком… А правильно ли твое решение? Так ли поступаешь, как подсказывает твоя совесть?

Да, трудно, очень трудно было уходить, и нередко в сторону уклонялись одиночки или небольшие группы, и потом только, слышались быстро удаляющиеся шаги в заснеженном лесу. Вспышками рождалось чувство горечи и стыда, подавляемое надеждой, что уходим не надолго, лишь для накапливания сил.

Особые оправдания себе строил я. Казалось, безупречные. И, наступая на собственную боль, победил ее или приглушил: «Что я? Я домой возвращаюсь. В Питер, на Пороховой, в Дубровку и мало ли еще куда. Может еще и вернусь вскорости? Может я и в России нужен, русским рабочим?»

Через много лет, в 1929, наверное, году, я прочитал у генерала А. А. Брусилова:

«Считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и жить с ним, чего бы это ни стоило».

Никто так обнаженно не высказал мне этого тяжелого упрека. Чувствовал я, что в его словах правда, но всей ее глубины тогда не понимал. Вопрос этот, по-видимому, настолько сложный, что не решается столь прямолинейными суждениями.

По реке Сестре, там, где некогда проходила линия таможенных кордонов, отделявшая великое княжество Финляндское от остальной империи, проходила государственная граница между Финляндией и страной Советов. Финскую территорию, прилегавшую к границе, захватила добровольческая бригада белых шведов, наступавшая с северо-востока на станцию Раямяки и к берегам Финского залива. Надо было пробиваться к границе. Сами мы не пробились бы. Раньше не было умения, теперь не хватало решимости и сил. Выручили русские братья. И, как доброе предзнаменование, мы разобрали название встретившегося нам русского бронепоезда. Белыми буквами на серой броне — Л Е Н И Н

Первые несколько месяцев беженцы из Финляндии, а таких было много тысяч, — более десяти, говорили, — устраивались и осваивали новую среду и новые социальные условия. Финские беженцы были из рабочих и они не хотели оставаться нахлебниками. Да и не так уж много этого хлеба и было. Говорят — семья не без урода. Что ж, в самом деле, в рабочей семье финских беженцев встречались люди, выбитые потрясениями из колеи, опустившие руки. Были, к сожалению, и агенты врага. Но не они определяли политическое лицо этой многотысячной здоровой пролетарской среды.