Юрий Папоров - Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе

Через полтора месяца, 25 октября, та же газета «Эспектадор» опубликовала второй рассказ Гарсия Маркеса «Eva está dentro de su gato» («Ева внутри своей кошки»), и тут же появилась первая критическая статья. Автором ее был Эдуардо Саламея Борда, который объявил о рождении в Колумбии нового большого писателя.

Меж тем студент первого курса Гарсия Маркес уже почти не посещал занятий в университете, на экзаменах был рассеян и первый курс окончил посредственно и с двумя «хвостами» — по статистике и демографии.

Дома, в Сукре, чтобы предупредить неприятное объяснение, Габо, едва успев поздороваться, тут же стал говорить отцу:

— Один очень хороший человек, крупный писатель и поэт Эдуардо Саламея Борда…

— По прозвищу Улисс, — перебил отец. — Все его знают. Он издает прекрасное литературное приложение «Конец недели» лучшей газеты Колумбии «Эспектадор».

— Ну, отец, лучшая газета — «Тьемпо», но это для богатых, туда не сунешься. Так вот, Эдуардо Саламея напечатал в своей газете мой рассказ «Третье смирение». И не потому, что я его друг. Саламея говорил, в Колумбии нет хороших писателей, тут пустыня, одни поэты.

— А тебя он считает писателем? — Отец усмехнулся.

— Да, как и учитель лицея Хулио Кальдерон. Саламея говорит, что я подаю надежды. Не веришь, тогда послушай. — Габо извлек из кармана брюк потрепанный экземпляр газеты «Эспектадор» от 28 октября 1947 года и стал читать: — «Читатели „Конца недели“, литературного приложения к этой газете, отметили появление нового оригинального дарования, с ярко выраженной индивидуальностью. Были опубликованы два рассказа за подписью Гарсия Маркеса, о котором я никогда прежде не слышал. Теперь от коллег по редакции я узнал, что автор рассказа „Ева внутри своей кошки“ — двадцатилетний студент первого курса факультета права, который еще не достиг совершеннолетия. Меня немало удивила эта новость, поскольку сочинения Гарсия Маркеса ошеломляют неожиданной для его возраста зрелостью. Он пишет в новой манере, которую порождает малоизвестная область подсознания, впрочем, это закономерно. Человеческое воображение безгранично. Однако не каждому двадцатилетнему юноше, который совершает первые шаги в литературе, под силу такая естественность.

В лице Габриеля Гарсия Маркеса рождается новый писатель, и писатель значительный. Вместе с тем, не сомневаясь в его таланте, неординарности, в его желании упорно работать, я отказываюсь думать, — не умаляя никоим образом личных достоинств Гарсия Маркеса, — что среди колумбийской молодежи это единственный и исключительный случай». — Габо перевел дыхание и вытер со лба пот.

— Я давно знаю, что Эдуардо Саламея умеет красиво писать, — заявил отец.

Габо пропустил обидное замечание мимо ушей — он был слишком взволнован.

— У меня голова закружилась, отец, и не потому, что меня похвалили. Я почувствовал ответственность, которая вдруг обрушилась на мои плечи. Я не знал, что мне делать, как мне быть, чтобы не подвести Эдуардо Саламею. А теперь я хочу сказать тебе, что я должен и буду писать всю свою жизнь. И хорошо писать, отец!

— Но ты не сможешь на это прожить! Подумай, писатели и поэты не могут литературным трудом зарабатывать на жизнь. Стань адвокатом, черт возьми, открой контору и тогда забавляй себя и Эдуардо Саламею. — Габриель Элихио Гарсия Мартинес был убежден в своей правоте.

Однако Луиса Сантьяга передернула плечами и решительно заявила:

— Нет, мой сын должен писать! Тем более, у тебя это хорошо получается и ничем другим ты заниматься все равно не хочешь. Я же вижу!

Сын с благодарностью посмотрел на мать.

— А я буду зарабатывать литературой, отец! Клянусь, карахо, даю тебе слово! У тебя будет обеспеченная старость!

На втором курсе, за время каникул, Габо отпустил длинные волосы и густые усы, однако ко вкусам «качакос», особенно в одежде, привыкнуть не мог. Стоило ему появиться на улице, в кафе, в университете, в нем безошибочно угадывался провинциал, житель побережья. Одевался он «а-ля кубана»: носил пестрые рубашки, яркие свитера, цветастые галстуки и кричащих тонов носки. Все, кто знал Гарсия Маркеса в ту пору, вспоминают его как худощавого парня с бледным лицом, который очень много курил, был не слишком веселого нрава, но с реакцией бейсболиста и танцора румбы. Многие, однако, считали его ни на что не годным, не понимая, что он жил среди чуждых ему по духу людей, что изучал профессию, которая не была его призванием, и что он страдал от одиночества. И еще одно. Писатель говорил об этом в интервью Герману Кастро Гайседо: «Если я хотел пойти в кино, то не мог, потому что мне всегда не хватало пяти сентаво. Билет стоил тридцать пять сентаво, а у меня было тридцать. Если хотел посмотреть бой быков, а это стоило одно песо двадцать сентаво, у меня было лишь песо и пятнадцать сентаво. И так постоянно».