Борис Ресков - Усман Юсупов

Сама Юлия Леонидовна была личностью весьма незаурядной. Штрихи, которые проявились в молодости, стали чертами характера цельного, волевого, подчас до мужской суровости. Все это не лишало ее, однако, женственности, обаяния, которое дается от рождения. Она была женой выдающегося человека, знала, что требует это от нее не обычных в семейной жизни уступок, а значительно большего — умения уйти, когда надо (безошибочно почувствовав этот момент!), в тень, а ведь и она сама впоследствии займет немалый государственный пост, станет наркомом легкой промышленности республики. Не самопожертвование, а понимание, что ему, Усману, дано больше, что он сможет свершить то, на что способны немногие, отличало Юлию.

Была награда в том, как высоко ценил он Юлию.

Много лет спустя в Голодной степи, в мазанке, где еще не было электричества, обрадовался тому, что заговорил наконец плохонький приемничек: заезжий шофер приладил к молчавшему радиоаппарату батарею от своего «газика», а Юсупов слушал музыку, прикрыв тяжелыми веками глаза, потом тронул батарею и сказал о приемнике:

— Был бы мертвый без нее. Как я без Юльки.

Тут уже безо всяких «может быть», с полным правом можно сказать, что вспомнил он и маленькую комнатку в Москве, и ее — терпеливую, непреклонную, рядом с собой, то страдающим, то окрыленным ни с чем не сравнимой радостью постижения истины.

Обладали они тогда еще одним величайшим сокровищем — молоды были. И, презирая усталость, бегали, что ни вечер, в театры, в концертные залы, в кино.

Не исключено, что приобщение к большому искусству по праву входило в программу подготовки партийных кадров. К слову, на курсах этих даже танцам обучали. Но Юсупов этой премудрости так и не одолел. По крайней мере, в воспоминаниях самых близких танцующим он не сохранился, хотя, сомнений нет, если бы умел, то, невзирая на высокое положение и весьма заметную годам к сорока грузность, не стесняясь, пригласил бы даму и на танго, и на фокстрот.

Зато успешно сдал экзамены по истории партии, философии, математике, географии и, что для него было крайне важно, по русскому языку и литературе.

В жизни страны, как в жизни самого Усмана Юсуповича, перемежались события драматичные и счастливые. В мае 1935 года, накануне первой в своей жизни экзаменационной сессии, он вместе с однокурсниками был в числе первых пассажиров метро. Спустился, удивляясь и восхищаясь под стать всем, на эскалаторе в мраморный зал станции «Охотный ряд», домчался в мгновение ока до «Парка культуры», вышел, еще не остывший от необычных впечатлений, на площадь, пересек ее, присел на свежеокрашенную скамью над Москвой-рекой, от которой тянуло совсем не весенним холодком. В кармане была пачка газет, только что присланных из Узбекистана. Он получал и республиканские, и даже районные, из родного Янгиюля в том числе. Читал, мгновенно посерьезнев, о подготовке к обмену партийных документов на основании письма ЦК ВКП(б), хорошо известного ему и товарищам. Знал, что это фактически чистка партии, но полагал, что пойдет она сугубо на пользу организации. Ни на йоту не усомнился в справедливости крутых мер. Тем паче что сам сейчас вот читал в узбекистанских газетах о запущенности партийного хозяйства, о том, что даже партбилеты кое-где похищались, а кое-где выдавались без ведома райкомов. Где, спрашивается, гарантия, что партийный документ не попал в руки врага, убийцы?

В холодную пору ходил по Москве по-столичному быстро, поеживаясь, в черном суконном пальто, в шапке, отделанной черным каракулем, плотно сидящей на голове. Сопоставлял факты: четыре тысячи человек исключено в Узбекистане из партии за пассивность, а рядом вовсю развертывается стахановское движение: в Коканде джинщик Назырула Маткамалов перешел на обслуживание двенадцати джин вместо трех. Уж кому-кому, а ему не надо было рассказывать, как нелегко управиться даже с тремя хлопкоочистительными машинами. Но вот же: работает этот Назырула буквально за четверых и справляется! Значит, практикой повседневной стало то, что в своих конспектах он определял как «социалистическую организацию труда, рождающую неограниченные возможности к повышению производительности его».

С жадностью ждал вестей о хлопке. Знал, разумеется, о лозунге: сделать 1935 год переломным в борьбе за хлопковую независимость. II съезд колхозников-ударников Узбекистана призвал хлопкоробов республики дать стране до конца года миллион тонн сырца. И миллионный рубеж был взят. Первый из пяти. Земляк Усмана Юсупова комсомолец Каюм Хакимов из Маргиланского района дал новый мировой рекорд — его звено собрало по 60 центнеров хлопка с гектара. Это была урожайность, в пять раз превышающая ту, что была достигнута республикой, а ведь показатель — 11,6 центнера с гектара — был тоже весьма значительным по сравнению со всеми предыдущими годами и столетиями.