Машукушка, я живу в самом настоящем замке с башнями, подземельями, потайными ходами, которые вдруг открываются в каком‑нибудь шкафу вместо книг, с огромным парком кругом замка, с озером, бесчисленными службами, оранжереями и пр. и пр. Тут есть почти все, что полагается по Вальтеру Скотту, только рыцарских доспехов нет, потому что хозяин — граф больше интересовался доходами от рудников и охотой, и еще, надо думать, нет и привидений, потому что готические галереи не настоящие, а поддельные — сделаны лет 75 назад. Книг тут уйма, а картины — плохие, вкуса у хозяина не имелось никакого.
Когда встаешь в 6 часов — по росе на густой зеленой траве со всех сторон прыгают зайцы, серые и черные, — должно быть, черные — это одичавшие кролики. Через луг от одного огромного дуба (еще без листьев) до другого мчатся белки. Птицы поют хором, самые разные, пока еще не разберу, какие. Я наслаждаюсь чудесным молоком, которого не пил чуть не с отъезда из Москвы. Будет и творог, и сметана. У меня команда красноармейцев, и с ними есть и девушки, которые замечательно стряпают — мне очень надоело жить на одних консервных супах. Вчера мы нашли в замке графские грамоты, пожалованные ему прусским королем, с сургучными печатями в оправах чуть не по пуду весом. Просто чудно, что все это не далекая история, а было совсем недавно, только что. К чести графа нужно сказать, что он, видимо, фашистов не больно жаловал — во всем замке не оказалось ни одной фашистской книги, и портреты только Вильгельма Второго да Гинденбурга, никаких Гитлеров.
В замке 250 или 300 комнат, не считая всяких переходов, коридоров, чердаков, башен и прочего. Если завернешь не в ту сторону — пиши пропало, час проплутаешь, пока выберешься. Прямо лабиринт какой‑то. Сколько там народу зря кормилось, всяких прислуг и прихлебателей, должно быть! А граф, наверное, жил в Берлине и приезжал на неделю в год поохотиться. Оленьих, бараньих, козлиных рогов в замке ужас сколько. Есть даже голова зубра и слоновьи ноги, граф изволил охотиться и в Африке! Мне очень жалко, что я так далеко от своей полевой почты, когда‑то я узнаю, что у вас! Последнее письмо было твое, от 23 марта. Ты не обижай маму ни в коем случае — я, правда, и не думаю, что ты это делаешь.
Кланяйся всем друзьям, в особенности Лазаревым. Скажи Виктору Никитичу, что я ему нашел и привезу несколько хороших книжек по итальянскому и даже по древнерусскому искусству.
Целую тебя крепко — крепко. А.
Отец приехал из Германии 6–го или 7 мая 1945 года. Радость от его благополучного возвращения слилась воедино с той ни с чем не сравнимой радостью и подъемом, который переживали мы все в эти победные дни. 9 мая, кажется, вся Москва выплеснулась на улицы. Папа был еще в военной форме — как приветствовали, как чествовали в тот день солдат и офицеров! Им пожимали руки, за ними ходили толпы мальчишек, их то и дело начинали подбрасывать в воздух. Помню, как на Манежной площади в слитой толпе мы столкнулись с Верой Степановной и Димой, нашими ближайшими друзьями и соседями, и восприняли это как нечто вполне естественное, только вернувшись вместе домой, посмеялись — надо же было найти друг друга в многотысячной массе народа! В тот день всё казалось возможным, достижимым и сказочно — прекрасным…
Как заметил, конечно, читатель, отец в этих письмах практически ничего не пишет о своей работе по «сбору трофеев», и я позволю себе приложить сюда его позднюю (1991 года) статью по этому вопросу.
О трофейных ценностях
В последнее время «Литературная газета», а за ней Министерство культуры РСФСР развернули шумную кампанию против наших двух крупнейших музеев мирового искусства — Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и Государственного Эрмитажа — за то, что в этих музеях до сих пор хранятся художественные произведения, вывезенные в последний год Великой Отечественной войны из Германии. Обуза и беда этих музеев была сначала подана как эффектная сенсация, а потом эта сенсация обернулась дикой клеветой якобы умышленного удержания в своих запасниках чужого добра, давно подлежащего возвращению законному владельцу — нынешней ФРГ.
В конце войны и в первые послевоенные годы с середины 1944–го до конца 1949–го я работал в Музее изобразительных искусств имени A. C.Пушкина и волею судеб оказался близко причастен к нашим взаимоотношениям с тогдашней Германией. Потому могу рассказать о причинах и «истоках» сложившейся в наших музеях ситуации, в которых они нисколько не повинны.
Читать дальше