Вольф Долгий - Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

Да, подумал Осип, и в самом деле достаточно. Игра проиграна. Что проку теперь тянуть время? К одному надо стремиться — к определенности; и чем скорее она наступит — тем лучше… Осип подтвердил: да, я Таршис.

Дальнейшее, к удивлению Осипа, ничуть не походило на допрос. Вместо того чтобы тотчас, по свежему следу, закрепить свой успех и попытаться детально выяснить хотя бы все то, что относится к работе Осипа в Самаре, Познанский неожиданно пустился в какие-то странные, во всяком случае не очень уместные сейчас разглагольствования.

— Вы хорошо сделали, что открылись. Иначе мне пришлось бы, до выяснения личности, засадить вас в арестный полицейский дом — среди воришек, сутенеров и прочего сброда. К тому же и условия там, доложу вам, преотвратительные: теснота, грязь, постоянные драки… Нет, нет, не подумайте, бога ради, что я напрашиваюсь на благодарность. Отнюдь. Но, может быть, вам приятно будет узнать, чего вы избегли… Я несколько болтлив? Это стариковское, простите великодушно. И потом — вы мне глубоко симпатичны. В вас угадывается натура недюжинная, с умом, характером. Общение с вами, право, доставляет мне удовольствие. Здешняя публика — я имею в виду вашего брата, эсдеков — не то, не то, серость! Вы проницательны, я вижу; а это редкий дар, даже и у умных людей. Вы явно чем-то озадачены. Я, кажется, догадываюсь — чем. Вам непонятно, отчего я не веду допрос по всей форме. Хорошо, объясню. Оттого, что знаю: ничего такого, за что можно было бы упечь вас если не на виселицу, то хотя бы в каторгу с кандалами, за вами не числится — ни экса, ни террора. Даже и за побег из Лукьяновской тюрьмы, совершенный в девятьсот втором, покарать вас уже нельзя: два года как минул десятилетний срок давности. Что же остается? Три месяца тюрьмы за проживание по чужому паспорту? Это работника-то вашего калибра! Ну, допустим, можно еще, учитывая особую вредность вашего пребывания в рабочих районах, настоять перед департаментом полиции на административной высылке в какие-нибудь до чрезвычайности отдаленные места… тоже награда, доложу вам, не по заслугам. По мне, так уж лучше сразу отпустить вас на все четыре стороны…

Поначалу, признаться, Осип слушал его вполуха. Неинтересно было вникать в извивы жандармской психологии — даже если предположить, что полковник вполне искренен. Так и этого ведь нет: рисовка, бравада мнимой широтой взглядов, напыщенная болтовня, все что угодно, только не живое чувство. Вскоре почувствовал: нет, неспроста Познанский пустился в свою болтовню. Не такая уж она безобидная, как может показаться. Что бы ни толковал Познанский о своей прямоте и «открытости» — здесь, как и раньше, таится некий расчет. Осип решился поторопить события.

— Отчего бы вам это не сделать? — как бы вскользь спросил он.

Познанский тут же уточнил:

— Вы о чем? Чтобы я освободил вас?

— Да. Если я верно понял, вы именно об этом говорили.

— А что — могу! — весело, с какой-то даже лихостью в голосе воскликнул Познанский. — Честно говоря, ничего серьезного против вас у меня нет. — Помолчал, прищурился лукаво. — А могу и не освободить…

— Несмотря на то, что нет ничего серьезного?..

— Давненько сказано: закон — что дышло, куда повернул — туда и вышло… Шучу, конечно. Но чтобы не было неясностей между нами, скажу со всей откровенностью: вы для меня враг, навеки враг. Будь моя воля, я бы таких под землю отправлял, в свинцовые рудники, да притом в кандалах, — без суда и следствия, вне зависимости от конкретных злоумышлении. И потому просто так, за красивые глазки я и пальцем не пошевельну, дабы хоть на копейку облегчить вашу участь. Вас интересует мое условие?

— Да.

— Извольте. Переходите на нашу сторону.

Такое редко бывало с Осипом, может быть, раза два за всю жизнь: на какое-то мгновение пресеклось вдруг сознание — как от резкой, насквозь пронзившей боли. Тут дело было не только в гнусности сделанного ему сейчас предложения — скорей всего неожиданность его подействовала так оглушительно… он-то, по наивности, думал, что от него потребуют чистосердечных признаний… Но и гнусность тоже! Одолев мимолетный всплеск бешенства, когда хотелось кричать, и рвать, и метать, Осип, как бы отойдя чуть в сторону, с холодной уже ненавистью разглядывал полковника. Уж настолько-то ничего не понимать в людях — право, непростительно для начальника губернского жандармского управления… Но бог с ним, с этим убожеством. Главное — кажется, удалось обрести столь нужное сейчас спокойствие.