Вольф Долгий - Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

Да, какой-то расчет. Последует, разумеется, запрос в Кутаис — был ли там в свое время выдан паспорт Пимену Санадирадзе? Поскольку паспорт подлинный, Осип был уверен в благоприятном для себя ответе. Хуже обстоит дело с именами «родичей», тут на то лишь надеяться приходилось, что, в силу срочности, произойдет обмен телеграммами, а здесь уж не до частностей, не до мелочей…

Осип почти не сомневался, что на несколько дней его оставят в покое. Так оно и вышло: следующий допрос был через три дня. При этом, немаловажная подробность, не Осипа повезли в жандармское управление — Познанский сам явился в тюрьму… верно, и тут не без расчета, подумал Осип. Не иначе, губернский этот Порфирий Петрович, следуя повадкам книжного своего собрата, участливо примется сейчас осведомляться, каково мне живется в камере, нет ли каких жалоб… ах уж эти мне полицейские способы завоевать расположение!

Но нет, Познанский сразу к делу приступил. Вынул из казенной серой папки фотографическую карточку, протянул ее Осипу:

— Вы не встречали этого человека?

Осип с добрую минуту разглядывал хорошо известный ему снимок, на котором был изображен он сам. Не тот давний тюремный снимок, сделанный двенадцать лет назад в Лукьяновке, который однажды уже был предъявлен ему при одном из арестов, а свежий, прошлогодний, парижский. Разглядывая фотокарточку, Осип все время контролировал выражение своего лица: безразличие, заинтересованность, потом — полуулыбка изумления. С этой улыбкой он и сказал, все еще держа снимок перед глазами:

— Кого-то он мне напоминает. Определенно напоминает. Вы не находите, что этот человек чем-то похож на меня?

Познанский отозвался суховатым деловым топом:

— Да, вы правы. Некоторое сходство несомненно. Потому, собственно, я и решил показать вам. На фотографии изображен некий Осип Таршис, фигура, достаточно заметная в эмигрантских социал-демократических кругах.

— Вполне возможно, — машинально сказал Осип, еще не очень зная, как себя вести дальше.

— Не встречали? — молниеносно последовал вопрос; и Осип отметил, что только сейчас, впервые за весь сегодняшний допрос, Познанский применил обычную полицейскую уловку — застигнуть врасплох.

— Не имел чести! — с некоторым даже вызовом ответил Осип.

— А вы вглядитесь пристальней, — невозмутимо посоветовал полковник. — Я вас нимало не тороплю.

Осип смотрел на свое изображение. Фотокарточка была годичной давности. Сделана незадолго до отъезда из Парижа. Одет по-европейски: в смокинге даже. И не было тогда дремучей, во все лицо, бороды: аккуратная эспаньолка; и усы — ниточкой, с заостренными концами. Нынешняя-то борода уже в России появилась — для оправдания грузинского паспорта…

Житомирский хвастал, что разжился по случаю отличным фотоаппаратом (эдакий тяжеленный ящик на треноге) и, как всякий новичок, все жаждал запечатлеть ближних своих. Охотников отчего-то находилось мало, Осип и сам не раз отказывался, но в тот день — жаркий, солнечный июльский день был, море было света, который, с мольбой объяснял Житомирский, так необходим для съемки, — в тот раз то ли Житомирский как-то особенно настойчив был, то ли настроение у всех было бездельное — все согласились (кроме Осипа еще человека три было). Первый снимок был групповой. Потом поодиночке снял всех Житомирский. Анфас. Зефир, запомнилось, еще пошутил: а в профиль? а в полный рост? Житомирской (и это с резкой отчетливостью вспомнилось сейчас) тоже пошутил в ответ: придется, мол, потерпеть до первой каталажки, уж там, надо думать, не пожалеют на тебя фотопластинок… Оказалось — не просто шутка. Совсем не шутка. Житомирский знал, что говорил. И что делал — тоже знал. Провокатор — умный, хитрый, ловкий, изворотливый…

— Я тут подумал, — прервал вдруг паузу Познанский, — что мы, пожалуй, напрасно теряем время. Если бы на вашем пути и в самом деле повстречался человек, столь разительно схожий с вами, его-то вы наверняка вспомнили бы…

Осип промолчал. Поддавки — совсем уж глупая игра, разве что гимназистов ловить на такие штучки… Познанский, должно быть, и сам почувствовал, что несколько перемаслил кашу, и, исправляя этот очевидный свой промах, сказал с достаточно ощутимой жесткостью в голосе:

— Ну, разумеется, если бы захотели вспомнить!

Осип и на этот раз промолчал. Не только потому, что в подобных случаях лучше всего молчать: ведь знает, точно знает Познанский, что это твоя физиономия смотрит с фотографии! Да, не только поэтому. На первый план вышла сейчас эта мразь Житомирский. Некстати, конечно; но тут ничего не поделаешь. Это было уже не в его власти — не думать о нем. Это как заноза: пока не вытащишь — все будет болеть.