Юрий Модин - Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

В архивах КГБ всегда царил полный хаос. Когда я услышал, что западные журналисты из кожи вон лезут, чтобы попасть на Лубянку в поисках сенсационных документов, касающихся деятельности КГБ в периоде 1917 по 1950 годы, то только улыбнулся. В действительности там почти ничего нет, что представляло бы для них хоть малейший интерес.

Всякий, кто знает Россию, может воспринять это как парадокс, но бюрократия стала овладевать КГБ лишь годы спустя после окончания войны, а именно в 1948–1950 годах. Это совпало с периодом прихода в органы новых сотрудников, которые получили дипломы высшей школы и думали теперь только о своей собственной карьере. Примерно в это же время советская разведка начала приходить в упадок.

Четыре года я жил жизнью обыкновенного функционера. Атмосфера на Лубянке была довольно приемлемой, и наши отношения с начальством достаточно дружескими. В полдень мы все гурьбой спускались в столовую, садились вместе, без различия званий и рангов, за столики и обедали по карточкам. Говорили о войне, спорте, девушках, бытовых проблемах, но никогда — о работе.

Изредка выдавался свободный день, и мы выезжали за город. Зимой ходили на лыжах, летом гуляли в лесу или купались в речке, иногда ездили в дом отдыха. У нас имелись свои спортивные базы и дома культуры. В 1945 году я стал победителем в соревнованиях по конькам и лыжам Первого Управления.

Вне работы мы вели обыденный образ жизни, небогатый событиями, как и большинство советских граждан в то время. Я встречался с друзьями, главным образом своими сослуживцами, знакомился с девушками, которых встречал на работе. Некоторые сотрудники вызывали у меня антипатию. Особенно один из них — известный ученый, который отвечал за работу технической службы англо-американского отдела. Он страшно раздражал меня, потому что все время старался демонстрировать перед нами свою значимость.

До войны во время школьных каникул я несколько раз ездил в Судак, где влюбился в одну девушку. Мы часто писали друг другу, но когда началась война, наша переписка оборвалась. В 1944 году, вернувшись в Москву, я решил ее разыскать. Адрес нашел быстро. Оказалось, что она живет здесь в городе с матерью-учительницей. Одетый в форму НКВД с небесно-голубыми погонами, я отправился к ней. Но девушка приняла меня очень прохладно, несомненно из-за моей формы. О возобновлении нашего знакомства не могло быть и речи.

Дело в том, что к тому времени отношение народа к сотрудникам НКВД резко изменилось. Люди встречали нас все с большей и большей антипатией. Сначала я ходил по улицам в форме, не чувствуя необходимости скрывать своей принадлежности к этой организации. Не пытался держать этого в тайне и от своих гражданских друзей. Но вскоре ситуация изменилась, хотя вопреки распространенному мнению офицерам НКВД никогда не запрещалось иметь друзей в городе.

Один из них, очень умный молодой человек, сказал мне (это был уже 1945 год), что хочет уехать из Москвы. Его решение показалось мне довольно странным, потому что тогда практически все мечтали жить в столице. Он объяснил, что не может остаться в городе из-за своего еврейского происхождения.

— Ну и что из этого? — спросил я. — В НКВД полно евреев. Мой начальник Коген — еврей, и у него нет никаких проблем.

Мой друг только покачал головой и уехал жить в Днепропетровск.

Помимо собственной семьи меня никто особенно не интересовал. Я был поглощен работой. Филби и Маклин оставались звездами в глазах НКВД, другие агенты по сравнению с ними уже не имели прежнего значения, ведь война уже кончилась.

«Пауль», «Медхен», он же «Хикс», как тогда называли Гая Бёрджесса, тоже не давал важной для нас информации. Перед своим отъездом в Соединенные Штаты в октябре 1944 года «Генри» попросил его сделать все возможное, чтобы поступить на работу в министерство иностранных дел, так как с отъездом Маклина у нас там никого не осталось. Бёрджесс выполнил задание, но на это у него ушло около года. Вначале он устроился на работу в пресс-отдел, что не давало ему доступа к полезной информации. Он с трудом «подкармливал» Крешина, но тот не беспокоился, ибо хорошо знал Бёрджесса и был совершенно уверен, что тот сам не захочет оставаться на месте, где не сможет принести пользы.

И Крешин оказался прав. В 1946 году Бёрджесс стал личным секретарем Гектора Макнейла, второго лица в министерстве иностранных дел лейбористского правительства Клемента Эттли. Новая ключевая должность давала ему несметное количество информации. Теперь он имел доступ ко всей дипломатической корреспонденции Форин Оффис.