Юрий Модин - Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

Иногда я забегал к Филби на часок-другой, чтобы побыть в его обществе. Мы редко говорили о его жизни в Англии: я понимал, что воспоминания о доме навевали на него грусть. Когда он вспоминал Бёрджесса, я видел, что его суждения о бывшем друге совершенно объективны, несмотря на их ссору. В глубине души он, мне кажется, продолжал глубоко уважать Бёрджесса. В отличие от многих, мы оба знали Гая таким, каков он был на самом деле — гордым, цельным человеком, никогда не останавливавшемся на полпути.

Пусть Бёрджесс и пил, но он оставался при этом великим тружеником. Он допускал иногда колоссальные ошибки, но они часто вытекали из его дерзостно-смелой инициативы. Если уж он ставил перед собой цель, то мог сдвинуть и на самом деле сдвигал горы, чтобы достичь ее.

Я пытался объяснить Киму, почему Бёрджесс последовал за Маклином, не оставшись в Праге. Он просто поверил Коровину, который уверял, что Гаю дадут возможность вернуться в Лондон. Ким только усмехнулся. Он считал, что Бёрджесс был достаточно умен, чтобы понять, если он бежал с Маклином, то обратной дороги ему не будет. Разве что на долгие годы в тюрьму. Я не смог переубедить Кима, Бёрджесс предал его — и все тут.

Вновь и вновь мы возвращались к критическим моментам, возникавшим во время нашей совместной работы в Англии. И именно от Филби я узнал страшные подробности дела Волкова, о котором уже рассказывал в этой книге.

Он спросил меня, почему мы приложили так много усилий, чтобы спасти его и других агентов от ожидавшей их участи на Западе. На это я ответил, что мы всегда считали своим долгом сделать все возможное, чтобы спасти агентов, изъявлявших желание найти убежище в нашей стране. В некоторых случаях нам это не удавалось либо из-за нехватки времени, либо потому, что агенты, о которых шла речь, поспешили сделать признание и попали под замок. Так случилось с Аланом Нан Мэем и Клаусом Фуксом, а затем, в 1961 году, с Джорджем Блейком. Он, правда, сумел бежать и перебраться в СССР в 1966 году. Мы всегда считали, что непорядочно оставлять друзей.

Мыс Филби старались разрешить загадку: не препятствовали ли англичане (а, может, даже способствовали) побегам наших агентов? Однако пришли к заключению, что такого не могло быть, хотя бы в отношении Маклина, которого

М И-5 намеревалась вызвать на допрос. Эта идея могла прийти в голову руководителям английской контрразведки, но причастность к делу американцев исключает подобное предположение. Американцы никогда не позволили бы англичанам сделать попятный ход. Впрочем, Филби согласился с тем, что английская контрразведка чуть ли не под руки проводила его до дверей. Ведь, если бы его привлекли к суду, он камня на камне не оставил бы на обвинениях.

С годами Ким все глубже погружался в воспоминания. Ему хотелось встретиться со всеми без исключения людьми, с которыми ему приходилось работать. Но, к сожалению, все его прежние связные уже умерли — остался один я. Ведь когда я начал работать с кембриджской пятеркой в Лондоне, мне исполнилось всего двадцать пять лет, а мои предшественники были значительно старше.

Всякий раз, когда Ким приходил на какие-либо конференции или официальные торжества, он оглядывался в надежде увидеть знакомые лица. А их, увы, оказывалось до грусти мало.

В основном, он воспринимал повседневную жизнь в Советском Союзе вполне нормально. Сам он не испытывал никаких житейских трудностей (Сергей выполнял все его желания), но страшно огорчался, видя как быстро исчезают с прилавков продукты первой необходимости. Бесконечные очереди за мясом и хлебом приводили его в ужас.

Мне думается, Филби только делал вид, что всем доволен. Слишком гордый, чтобы сожалеть о чем бы то ни было, он, конечно, понимал, что условия его жизни в Англии, Соединенных Штатах и даже в Турции сильно отличались от советских. Мы могли предложить ему в Москве всего лишь удобную квартиру да постарались избавить его от нужды. Я думаю, он смирился со своей судьбой. В отличие от Бёрджесса, Ким никогда не говорил, что хочет вернуться в Англию. Может быть, у него и мелькала такая мысль, но Филби об этом даже не заикался, так как прекрасно понимал, что его желание никогда не осуществится.

В 1966 году, когда от него ушла Мелинда, Филби оказался совсем один, так как с Дональдом они больше не разговаривали. Ким начал пить, и, к сожалению, наши люди, окружавшие его, этого не замечали, пока дело не зашло слишком далеко. В течение нескольких лет пустоту его жизни скрашивали лишь поездки в санатории для номенклатурщиков на Черном море и в различные страны восточного блока. Он топил свою тоску в вине или виски, если мог его достать. Единственной радостью за все это время стал в 1967 году приезд сына Томми. Вернувшись в Англию, Томми заявил: