Давид Азио - Ван Гог

Печальный конец этого романа в письмах о жизни Винсента Ван Гога оставляет открытыми несколько вопросов. Эти волнующие вопросы требуют если не ответов, то по меньшей мере обоснованных суждений.

Клонился ли к закату талант живописца Ван Гога в 1890 году? Разумеется, нет. Среди произведений, созданных им в Овере, немало настоящих шедевров живописи. Этот период его творчества только начинался, и начало было весьма многообещающим. В таких полотнах, как «Корни деревьев» и «Листья и листва», заметно стремление к передаче форм как таковых, что свидетельствует об эволюции в направлении абстрактных пластических решений. Винсент мечтал о заморских странах, в частности, одно время даже строил планы поехать вместе с Гогеном на Мадагаскар. Можно представить себе, какой великолепной могла бы быть его живопись, созданная в тропиках… Нет, Винсент как художник себя далеко не исчерпал.

Был ли он душевнобольным? Вопрос закономерен, поскольку у психиатров на этот счёт нет единого мнения. Большинство их изысканий далеки от убедительного решения проблемы, так как их авторы не располагали достаточной информацией. Здесь следует обратиться к простым вещам. Можно без конца изучать документы, но они не заменят живого общения с человеком. Два врача, осматривавшие Винсента, признали его к весне 1890 года излечившимся. Что касается доктора Рея, то он видел в нём только чрезвычайно впечатлительную натуру.

Пейрон и Гаше, при всей небезупречности их профессиональной репутации, всё-таки довольно долго наблюдали Винсента, и оба хорошо знали, каковы бывают настоящие душевнобольные, которых они видели каждый день, и потому нельзя отмахнуться от их мнения. У Винсента, как, впрочем, и у каждого из нас, была явная склонность к неврозам, но он долго жил под таким психологическим давлением, испытывал такие физические лишения, что не выдерживал, срывался, впадал в кризисы, по-видимому, напоминающие психоз. Но были ли это симптомы глубокого и неизлечимого психоза? Вспомним, как поражались врачи его ремиссиям. Может быть, он был подвержен острым припадкам бреда, за которыми, при всей их серьёзности, могло последовать полное выздоровление. Кто из нас не сломался бы, пережив всё то, что выпало на долю Винсента? В результате конфликта с Гогеном Винсент едва не лишился рассудка. Но как только Гоген прислал ему в 1890 году письмо, в котором наконец признал его равным себе, Винсент выздоровел, вернулся в живописи к своему арлезианскому колориту и до последнего дня не являл никаких признаков болезни.

До своего последнего кризиса в Сен-Реми он сделал реплики с «Арлезианки» Гогена, «почтительно», по его выражению, следуя оригинальному рисунку. Любопытно, что в письме к Гогену из Овера он назвал это странное произведение «резюме» их работы бок о бок: «За это я, со своей стороны, заплатил ещё одним месяцем болезни» (1). Для того чтобы понять внутренний механизм воскрешения Винсента после этой картины, стоившей ему продолжительного кризиса, и упомянутого письма Гогена, требуется отдельное исследование.

Наконец, самоубийство. Всякое ли самоубийство есть проявление психической патологии? И было ли таким проявлением самоубийство Винсента? На первый из этих двух вопросов мы, отстаивая свободу воли, без которой человек лишён всего, ответим «нет». На второй невозможно дать однозначный ответ Заметим только, что у Винсента не было и малейших признаков кризиса ни до рокового выстрела, ни после него. Может быть, его подтолкнул к этому страх перед вероятностью нового кризиса и последующей госпитализации? Или то был хладнокровный и дальновидный поступок, какой способен совершить отец во благо ребёнка? Ответ на этот вопрос Винсент унёс с собой в могилу.

Он был одиноким творцом. Его творчество было обещанием чего-то ещё более великого, в нём бурлит его молодость, а зрелость, не говоря уже о старости, позволила бы ему пойти гораздо дальше. Гоген прожил ещё двадцать лет после его ухода. А всё творчество Винсента продолжалось одиннадцать лет, включая период ученичества. Но за одно пятилетие, отмеченное его великими созданиями, он открыл дорогу фовизму, экспрессионизму и абстрактному экспрессионизму. Он, как никто до него, раскрепостил руку художника, изменил само понятие картины, ведь, согласно прежним представлениям, все его полотна считались бы только «этюдами», так как они принципиально не закончены. Ни один другой живописец не обладал таким непринуждённым, спонтанным, индивидуальным почерком, никто не позволял себе такой свободы зрения.