Сергей Марков - Михаил Ульянов

— Как Мишель Нострадамус?

— Или как тот самый пушкинский кудесник, любимец богов, предсказавший смерть князю Олегу… Наш спектакль о человеке, который не прячется, как страус. А принимает и понимает жизнь. И отдаёт отчёт в том, что ему не под силу остановить ход событий. Ибо Рим погиб не на границах, не из-за того, что в Нижней Галлии не подчиняются Риму и восстали галлы. Рим погиб в человеке. В чудовищном разврате, вседозволенности, в безответственности и коррумпированности чиновников и военачальников, в полнейшем пренебрежении государственными, общечеловеческими интересами. Низменные страсти, политические игры, корыстные экономические расчёты, борьба за влияние на Цезаря… Копошение, как в банке со скорпионами. Спектакль не рассказывал о том, какие исторические причины привели к гибели Римскую республику, да и немыслимо вскрыть в спектакле эти причины, которые и учёные, историки до сих пор толком и, главное, поучительно для следующих поколений объяснить не могут. Мы так и заявляли во вступлении к спектаклю: «Роман в письмах „Мартовские иды“ — не исторический роман, воссоздание подлинных событий истории не было первостепенной задачей произведения. Его можно назвать фантазией о некоторых событиях и персонажах последних дней Римской республики».

— Я помню, по телевизору показывали Горбачёва на спектакле «Мартовские иды» в Театре Вахтангова.

— На «Мартовские иды» приходили многие члены Политбюро. И внимательно вслушивались в спектакль… А Михаил Сергеевич Горбачёв часто ходил в наш театр, любил его. В то время как раз шёл полнейший разгул, развал развала, трещала, так сказать, крепёжка партии и всей системы. Посмотрев спектакль, Горбачёв пригласил меня к себе и, улыбаясь, непросто так, многозначительно спросил: «Скажи, тёзка, это наглядное пособие для понимания нашей жизни?» — «Что-то в этом роде», — ответил я… Но это уже было после Фороса. Когда СССР уже ничто не могло спасти… В спектакле действительно есть вещи пронзительные, будто написанные сегодня. Послушай слова Цезаря: «Ты должен понять, Брут, как далеко могут завести Римскую державу алчность и честолюбие. И что? И опять пойдут друг на друга братские войска? Опять мощь государства обратится против него самого, показывая этим, до чего слепа и безумна охваченная страстью человеческая натура. Гражданская война означает, что Рим уже никогда не будет республикой». А заканчивается спектакль ещё более страшными вещами, страшными для нас пророчествами Плутарха: «В развязанной гражданской войне не было победителей, в ней сгорели все персонажи этой комедии. Все. Без исключения». И когда наша перестройка перешла в перестрелку на улицах Москвы 3–4 октября 1993 года, оглянулся ли кто-нибудь из «действующих лиц и исполнителей» на уроки нашего спектакля про мартовские иды великого Цезаря? Вспомнило телевидение: буквально через день показало спектакль. И это было мудро — напомнить миллионам соотечественников о кровавом конце Римской республики.

— Но гражданскую войну всё же предотвратить удалось, что бы там ни говорили. Несколько сот, ну полторы тысячи, максимум, человек у Останкина и Белого дома на набережной Москвы-реки положили — и предотвратили.

— Во-первых, эти убитые… безвинные… Да и что такое гражданская война? Это ведь необязательно, когда с шашками на конях носятся и рубят направо и налево и из пулемёта строчат с тачанки-ростовчанки…

— А что же?

— Я недавно по глубинке России проехал. По Нечерноземью… Вот где гражданская война была, ещё идёт, видны её последствия. Вымершие деревни с чёрными избами, уже с провалившимися крышами, но с витиевато-резными наличниками кое-где, мастерски сложенными русскими печами… Заросшие борщевиком, бурьяном, всевозможными сорняками поля, бывшие колхозные и совхозные… Ни коров, ни свиней, ни кур, ни даже ворон — ничего живого…

— Если уничтожение крестьянства называть гражданской войной, то она с 1917 года не прекращалась. И, простите, один из сыгранных вами персонажей её и развязал, патологически ненавидя крестьян, да и вообще Россию.

— На Ленина намекаешь?

— Тут намекай, не намекай…

— Не так давно, уже в нынешней, другой стране, в которой мы теперь живём, один журналист задал мне вопрос по случаю 22 апреля, дня рождения Владимира Ильича Ленина: «Хотели бы вы ещё раз сыграть образ Ленина?» Такого, какого я уже играл, нет, ответил ему я. А такого, какого можно сыграть сегодня, — личность трагическую, страшную, поистине шекспировскую фигуру в его мощи, в его беспощадности, с его какой-то оголтелой верой в свою миссию, с его неистребимой жаждой власти, с его убеждённостью в своём праве беспощадно уничтожать всех и любого, кто мешает ему делать то, что он считает верным, с его фанатизмом и в то же время — каким-то детским бытовым бескорыстием…