Рудольф Андреев - Воспоминания о Карибском кризисе

А поскольку я от санаторного лечения отказался, мне дали проезд в мягком купейном вагоне до Ленинграда. До Вильнюса ехал с каким-то матросом. Он глядит: у меня деньги есть. Повёл меня в вагон-ресторан, нашёл сразу какую-то девчонку и давай её угощать за мой счёт. Я поддал и думаю: что за хуйня? Тем более он ещё оскорблять начал:

— Ты, сапог! Все вы говно!

Они же, матросы, всегда выёбывались. Я ему:

— Ах ты, блядь! Да ты моря-то настоящего в жизни не видал, а я океан туда-обратно пересёк! У меня тельняшка заслуженная!

Вытряс, короче, из него свои деньги обратно. Соскучился уже по маханию кулаками.

После Вильнюса со старшиной-сверхсрочником я ехал. Он куда-то в отпуск, пьяный, с собой гармошка. Наяривает без конца: «Эх, Андрюха, нам ли быть в печали!» За стеной старшие офицеры ехали, тоже в отпуск из Калининграда. Они всё пытались нас заткнуть. А старшина в гражданском. И я в гражданском. Он их всех уже ненавидит. И я их всех уже ненавижу.

— Идите вы все, — кричу, — на хер, майоры-подполковники. Я с Кубы, блядь, еду!

Ветеран кубинской революции, короче.

Первые дня три-четыре в Ленинграде не до посылки было. Встреча с Женькой там, любовь, внимание. А посылка в углу стоит. Я и Женьке привёз с Кубы туфли и пижаму какую-то. Но слухи же, понимаешь, ходят по городу: кто-то там кому-то с Кубы привёз такое! Платья! Машину! Телевизор! А ты, мол, ни хера не привёз, по сравнению. Посылку только чужую приволок через океан, дурачок. Косятся на этот ящик.

Я думаю: какой вам на хер телевизор? Сам живой явился. Радовались бы.

Через несколько дней понёс я эту посылку на квартиру Владимира Ильича. Где-то у Суворовского музея в одной из улочек его семья жила. Пацана я не застал, только бабушка была дома. Как она мне обрадовалась! Часа полтора ухаживала за мной, кормила: то одно поставит на стол, то другое. Расспрашивает про Володю: как он там? А я и не знаю, что ей сказать. Я с ним что — общался, что ли? Больных вместе душили — вот и всё общение. Ну, всё равно, что-то молол там этой бабушке. Рассказывал.

Помню, как вышел от неё на улицу счастливый. Иду и думаю: ё-моё, я в Союзе! И посылку отдал! Я честный мужик!

И главное, от армии меня освободили! В военкомат же как раз сходил. Там сидит эта рожа, смотрит мои документы:

— А хули ты с Кубы такой незагорелый?

Я ему:

— Ты мне, командир, уже не командир. Иди на хер со своими шуточками.

Всё! — думаю. Всё, на фиг! Больше всё! Вот ты мне где! Я ухожу, а ты сиди, блядь!

Я несколько дней так и ходил одуревший от радости. Я и по жизни-то радуюсь всегда, а тут вообще как дурачок. Ну наконец! Ну всё! Всё теперь! Ну надо же!

Вот такая эйфория была.

А я никогда нигде не работал, получается. Никакой специальности у меня гражданской, ни фига. В техникуме учился два года — бросил, чтобы в артиллерийское училище поступить. И в армии пять лет. А в армии я делал всё, что хочешь, но только ничего не делал. Из пушки стрелял, бегал штурмовую полосу третий в батарее, кросс бегал между вторым и первым разрядом, боролся, рожи бил на ринге, пять парадов прошагал — вот мои заслуги-то все. Ну, в училище ещё старался — без троек же учился, пока не выгнали.

А тут пришёл. На работу надо устраиваться. Ребятёнок маленький. В квартире этой на Пушкарской, получается, две семьи: мы с Женькой и сыном и Женькина сестра с сыном и мужем. Посередине тёща, между этих семей. Комната проходная общая, и направо-налево ещё две комнаты. Пацанёнка не устроить ни в ясли, ни в садик. Тёща говорит: «Не буду с ним сидеть. Ваш ребёнок». Да и полуслепая же — как она с ним будет сидеть?

Сестра Женькина — старший дворник. Вася, муж, на двух работах постоянно. Он тоже был из скобарей, как я. Во время войны от голода добровольцем в армию записался. Сначала вторым номером был в миномётчиках, таскал плиту эту ебучую на себе. Потом в моряки попал каким-то образом. Катер его один раз потопили, и он на скале какой-то спасался, хер знает сколько времени. Седая у него такая голова была. И туберкулёз. И вот он всю дорогу хочет поддать, а старший дворник с тёщей ему не дают:

— Работать надо!

И он на этих работах всяких день и ночь. Мне запомнилось: пришёл он как-то домой, протягивает деньги старшему дворнику, а та ему в рожу их кидает. Мало, мол, принёс. На пиво потратился по дороге или на что там. А меня ж Владимир Ильич не зря предупреждал. Меня тогда вообще было не сдержать. Я как всё это увидел, чуть в рожу ей сразу не дал. Старшему дворнику.