Борис Александровский: Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Позади — скитания, унижения, оскорбления, бесправие, безработица, нищета, одиночество, тоска.

Впереди — объятия всепрощающей матери-родины.

Сейчас — гордое сознание того, что гражданское и человеческое достоинство бывшего эмигранта отныне прочно защищены маленькой «книжицей» с печатью самого мощного в мире государства, перед которым почтительно снимают шапки и Европа, и Америка.

Это было чувство какого-то радостного опьянения.

Все разговоры, письма, телеграммы, телефонные звонки «русского Парижа» были полны ликованием и поздравлениями. В затхлую атмосферу впервые за четверть века влилась струя свежего воздуха, пришедшая с родной земли.

Из консульства новые советские граждане бросились в префектуру. Никому не хотелось откладывать до завтрашнего дня замену слов refugie russe (русский беженец) в рубрике nationalite (национальность), имеющейся в удостоверении личности, новым гордо звучащим словом sovietique (советский).

Скорее уничтожить эту опостылевшую кличку — русский беженец!

Все парижские улицы, все здания и весь Париж виделись им теперь в другом свете. Вмиг исчезла собственная забитость, приниженность, сознание своей никчемности.

Совсем другим показалось в тот день новым советским гражданам и здание парижской префектуры. Сколько раз на протяжении четверти века они входили под его мрачные своды, поеживаясь от страха, зная, какие мытарства ждут их здесь!

Сколько раз, смешавшись с разноплеменной толпой рабочих-иностранцев, они слышали здесь окрики французских ажанов:

— Тихо! Эй, вы, там, дикари! Вам говорят!..

Потом часы ожиданий, грубость и хамство чинуш, отказ в выдаче «рабочей карты», то есть запрещение трудиться, потеря последней надежды, впереди — мрак, отчаяние, голодная смерть.

Вот он, Service bes etrangers (Отдел для иностранцев).

Как будто все по-старому…

Нет, не по-старому!

Проверяющий при входе паспорта ажан, увидев советскую «книжицу», вдруг вытягивается в струнку, подносит руку к козырьку и почтительно указывает на лестницу, ведущую в зал, предназначенный для особо почетных посетителей отдела. На его дверях надпись: Sujets americains, britanniques et souietiques (американские, британские и советские подданные).

Каждого нового советского гражданина встречают там почтительным поклоном. Вместо хорошо ему известного хамства нижнего этажа — предупредительность, любезность. Вместо деревянных скамеек, которых не хватает для всех «дикарей», и вынужденного стояния — мягкое кресло для каждого посетителя. Подходить ему никуда ни к кому не нужно — чиновник сам подходит к нему.

Через 20 минут он выносит ему новое удостоверение личности — carte d'identite — с пометкой в рубрике «национальность» — souietique. Посетитель платит установленную таксу — 400 франков. Кассир галантно говорит merci (спасибо). Чиновник провожает до двери и на прощанье отвешивает поклон.

Когда новый советский гражданин спускается по лестнице и видит сквозь стеклянную перегородку хорошо известную ему картину «хождения по мукам», ему вновь хочется крикнуть на весь зал, на всю префектуру, на весь Париж, на весь мир:

Когда он входит в подворотню дома, в котором прожил 20 с лишним лет, его встречает, как и всегда, подметающая двор консьержка. Но сегодня и консьержка не такая, как раньше! Она не брюзжит, как брюзжала ежедневно в течение 20 лет подряд, что мсье вчера при входе скрипнул дверью, что он не вытер ботинок и оставил след на двух нижних ступеньках, что позавчера громко разговаривал с посетителями в четверть одиннадцатого вечера, когда все жители дома спят, что вытряхивать простыни и одеяла разрешается только с десяти до двенадцати утра и т. д.

Сегодня он не услышит вполголоса брошенных за его спиной слов: «Когда мы наконец избавимся от этих…» Консьержка уже прослышала, что в «русском Париже» происходит что-то необычайное и что русские собираются покинуть «прекрасную Францию» (вот чудаки!). Когда же квартирант как бы невзначай вынимает из кармана новенький только что им полученный паспорт и небрежно помахивает им перед ее носом, она сразу догадывается, что именно произошло, правильно оценивает обстановку, немедля прекращает обычное брюзжание и начинает уверять, что она всегда глубоко уважала мсье и всех вообще русских и ей, право, очень жаль, что мсье собирается уехать (может быть, он еще передумает?) и что если ему не все нравится в доме, то ведь это очень легко урегулировать…