Бо Грёнбек - Ханс Кристиан Андерсен

Рано утром пароход бросил якорь в бухте Пирея. Андерсен прибыл в Грецию. Это была страна, разоренная войнами. Еще не прошло и десяти лет после окончания кровавой освободительной борьбы против турок, и страну раздирали внутренние усобицы, экономические трудности и моральное разложение. Для Андерсена характерно, что он умудрился провести месяц в Афинах, новой столице, вращаясь в дипломатических и придворных кругах, но, кажется, так и не услышал более подробно о чудовищных трудностях, с которыми сталкивалось молодое государство, и о том, что делали король и правительство для их преодоления. Подобные вещи его не интересовали. Несколько живописных рассказов о выступлениях молодого короля при разных обстоятельствах, несколько слов о том, что королевская чета, безусловно, пользуется уважением и популярностью и что, должно быть, тяжело носить корону в этой стране — вот и все, что писатель рассказывает о жизненно важных проблемах молодой Греции.

Его занимали другие вещи, прежде всего то, что можно узнать при помощи глаз: пейзаж, народная жизнь, удивительный город Афины (единственный, который он посетил) и поразительный Акрополь. Дар описывать увиденное не изменяет ему и в этих главах. Трудно забыть оттическую равнину, расстилавшуюся перед ним, когда он прибыл в Пирей: густые чистые краски в прозрачном воздухе, молчаливая и суровая красота гор — или пестрая толпа веселых, живописных греков на улицах столицы шестого апреля, в день национального освобождения. Что касается Афин, то по прибытии туда ему показалось, что «город как бы в спешке пристроен к рынку, где непрестанно шла бурная торговля». Но дальнейшее описание создает другую картину. Своеобразие Афин начала сороковых годов состояло в том, что это был поселок турецкого облика, который внезапно стал резиденцией правительства западноевропейской ориентации. Убогие старые хижины стояли там бок о бок с нарядными современными домами. Новый театр, где шли итальянские оперы, помещался на пустыре, а в конце базарной улицы строился королевский дворец. Афины были полу-Востоком, где насаждался Запад.

В Афинах было что-то и от античной Эллады. Но в каком состоянии! Несколько печальных руин на улицах и некогда сиявший мрамором Акрополь: хаос ветхих турецких хибар, сараев, античные глыбы и разнообразный хлам — и возвышающиеся над ними развалины бессмертного Парфенона, разрушенного солнцем и дождем, в рубцах от пушечных снарядов, обезображенного веками вандализма. Андерсен каждый день совершал паломничество туда, наверх, захваченный зрелищем и пораженный мерзостью запустения.

Только в новой столице была заметна активность, развитие, прогресс. Греческая земля, которую он повидал во время коротких поездок из Афин (дальше он не ездил), представляла собой картину нищеты, упадка и запустения. На пейзаже лежала печать бренности и уныния. Казалось, что горы, долины и хижины облачены в траур. Хотя Андерсен мало знал о периоде турецкого владычества и о политической ситуации Греции в тот момент, все же он воспринимал общее настроение этой искалеченной и разоренной страны. Он передал его в главе «Договор о дружбе», трогательной новелле, которая потом была включена в сказки и рассказывает о печальном достоинстве людей, живущих в нищете и угнетении, и о суровой красоте гор.

Когда он плыл через Эгейское море к Смирне и Константинополю, начался сильный шторм. Андерсен не был морским героем, но всегда умел — по крайней мере задним числом — находить смешные и интересные стороны даже в самых ужасных ситуациях. Описание драматического плавания проникнуто серьезностью и иронией по отношению к самому себе. Вернувшись вечером в каюту, он лежал и слушал, как «все шумело и трещало; я слушал рупор штурмана, команды офицеров, закрывающиеся люки, стеньги, которые лопались [то есть поворачивались], волны бьющиеся в борта, так что судно останавливалось и каждая доска начинала причитать. Рядом со мной кто-то взывал к Мадонне и всем святым! Кто-то ругался! Я был убежден, что мы погибнем». Он думал обо всех оставшихся дома и о том, как мало он еще сделал в этом мире. Он молил бога: «Позволь мне в мире ином сделать то, чего я не сделал в этом! Все, что ценили во мне, пусть будет твое! Ты дал мне все». Он закрыл глаза, «шторм ревел над морем, судно трепетало, будто воробей во время урагана, но я спал, спал от физической усталости и под защитой доброго ангела». На следующее утро судно вошло в тихие воды залива Смирны. Собственно, он ожидал, что проснется в ином мире, «да так оно и было. Я стоял на палубе, а передо мной расстилался иной мир: берег Азии».