Лита Чаплин - Моя жизнь с Чаплином

Тем не менее вскоре я привыкла к этому, ведь со мной случилось кое-что волнующее: у меня был папа, и притом любящий. В свои выходные дни Хэл выводил меня куда-нибудь — именно меня, — и он не позволял маме никому говорить, что я не его дочь. Он работал заместителем директора Сесила Де Милля на Вайн-стрит, и ему доставляло удовольствие приводить меня в киностудию и представлять всем как свою дочь. Однажды, шутки ради, он устроил меня и маму статистами на съемки фильма с Джеральдин Фаррар и Уоллис Рейд. Я была в восторге от внимания, которое это повлекло за собой.

Хэл был добрый и внимательный человек, и совершенно очевидно, что он и мама любили друг друга. Но со временем он стал все чаще оставаться дома, и я слышала, как мама подкалывает его за лень и нежелание ходить на работу. Позже я поняла, как поняла и мама, что дело не в лени, а в болезни. Хэл очень много курил, несмотря на тяжелую аллергию на никотин. Хотя все врачи его предостерегали, он продолжал курить, утверждая, что не в силах бросить. Наконец он настолько ослабел, что не мог даже по утрам выползти из постели. После нескольких предупреждений его уволили из студии. А мама начала работать.

Мало-помалу ее любовь к нему уменьшалась, а моя — становилась все сильнее. Живо вспоминаю одну глупую игру, в которую я часта играла. В «Наварро» был лифт, стены которого были сделаны из широко расставленных металлических пластин. Я входила внутрь, нажимала все кнопки от первого до последнего этажа и ложилась на пол кабины, так что ноги между пластинами «ходили» вверх и вниз. Однажды мои ноги перекрестились и застряли в металлическом каркасе. Лифт продолжал ездить. Всякий раз, когда он доезжал до низа, мои ноги больно царапало, а я не могла высвободить их.

Я вопила от ужаса. Я слышала, как зовут меня мама и Хэл, не зная, где я, и бегая в безумии то вниз, то вверх. А я настолько была парализована страхом, что не в силах была ничего сказать им. Хэл добрался до меня первый и держал меня на руках, пока мама была в истерике.

«Ну все, детка, все, — успокаивал он, — теперь все позади».

Я изо всей силы впилась в него и не отпускала всю дорогу до квартиры. Мама хотела взять меня на руки, но я ни в какую не хотела оставить Хэла. Пригласили врача, а я продолжала цепляться за Хэла, хотя мама была рядом. Даже после того как доктор сказал, что никаких повреждений, кроме ссадин и синяков, у меня нет, я умоляла Хэла оставаться со мной, пока не заснула.

Я помню этот инцидент так отчетливо, потому, что он помог мне понять не только, как много значил для меня отчим, но и как много я значила для него. Еще долго после того, как я оправилась, Хэл продолжал спрашивать меня, все ли в порядке, и говорил, какое облегчение испытал, узнав, что я не пострадала.

Это была одна из причин моего уныния, когда мама сказала мне — а мне тогда было девять, — что дедушка прав, и ее брак с Хэлом Паркером оказался неудачным. «Он очень славный и нравится мне, дорогая, но дело в том, что он просто не в состоянии содержать нас. Я зарабатываю недостаточно денег, чтобы заботиться обо всех троих, а дедушка не хочет помогать, так что…»

«Нет! — кричала я. — Нет, мама, я его не брошу! Давайте останемся вместе навсегда, как мы говорили! О, мама, пожалуйста, не делай этого…»

Отчим умолял ее передумать, но мама умела быть решительной. Я винила ее, но должна признать, что вина не была целиком на ней. Мама старалась сохранить брак, но нереалистичные представления Хэла, что он найдет хорошую работу в любой момент, и безрассудное курение, несмотря на постоянные заверения врачей, что сигареты убьют его, были непереносимы для нее. Так мы вместе с ней вернулись к бабушке и дедушке.

Больше я никогда не видела Хэла Паркера. Тем не менее я о нем слышала. Несколько лет назад он слег в больницу из-за болезни кровообращения. Почти слепой, он зажег сигарету, несмотря на запрет. Ко времени, когда к нему подоспела медсестра, его матрас был объят пламенем, и он умер. Курение, как и предсказывали доктора, убило его.

Будучи разведенной и имея теперь (когда заботу о нас взял на себя дедушка) больше времени на меня, мама перестала быть такой снисходительной и терпимой, какой я ее знала. Когда мне было десять, она записала меня в школу при церкви Святых Даров — не из религиозных соображений, а потому что в строгой католической школе легче было контролировать меня. Время от времени она продолжала ходить на романтические свидания — позже она вышла замуж в третий раз, — и когда ее собственная жизнь была заполненной, она становилась беззаботной, жизнерадостной и счастливой, как обычно. Если же была увлечена я, она становилась тревожной и даже подозрительной.