Рут Вернер - Соня рапортует

Рукопись я, мучаясь угрызениями совести, привезла с собой в Москву. Ни писание романа, ни его перевозка не отвечали принципам нелегальности. Но уж очень мне хотелось заинтересовать своим опусом какое-нибудь издательство.

11 октября 1937 года, после отъезда из Советского Союза, я писала обо всей этой истории Юргену:

«Рукопись мою постигла самая печальная судьба. Ее читали шесть человек, пятеро пришли к выводу, что сам материал очень интересен, но многое написано шероховато, а самое главное — надо решительно изменить конец, приведя его в соответствие с теперешними условиями.

Женщина, видите ли, не может проникнуться взглядами мужа, а, напротив, должна стать причиной его гибели!

После основательной переработки есть возможность опубликовать роман. Это решение было принято незадолго до отъезда, а на переделку потребовалось бы три месяца. Шестым из читателей был Эрих К. [29] Эрих Куник. , у которого я несколько раз бывала. Прочтя половину, он сказал, что я спокойно могу швырнуть рукопись в печку, ибо все это ни к черту не годится. Его супруга (об этом мне рассказал кто-то другой) назвала роман «детективной халтурой». С пятью первыми я согласна. Эриха нахожу слишком резким, а суждение его жены — глупым».

Самый благосклонный прием рукопись встретила у Фриды Рубинер. Она предложила роман одному издательству, которое соглашалось выпустить его в свет после внесения некоторых изменений. Но у меня не было времени что-нибудь менять, да и вообще мои надежды обнаружить у себя какой-либо литературный талант полностью испарились. Факт есть факт: эта рукопись и ломаного гроша не стоила. Уезжая, я оставила ее в Москве.

Для тех лет, когда недоверие вспыхивало так легко и просто, характерно требование всех шести читателей: коммунист и первая страна социализма не могут перевоспитать белоэмигрантку, она должна остаться врагом, увлекающим своего мужа в пучину гибели!

Это было время культа личности и нарушений социалистической законности. Было бы ошибкой обходить молчанием этот период, обернувшийся трагедией для множества людей.

Навестив своих старых друзей в Сокольниках, я нашла там только Лизу и ребятишек, глава семьи был арестован. Лиза спокойно и уверенно сказала мне, что никогда ее муж не совершал никакого преступления против партии или Советского Союза.

Обе мы одинаково объясняли происшедшее. Могло случиться, что он допустил какую-то серьезную ошибку по работе. В момент, когда империалисты, яростно боровшиеся против СССР, не скупились на засылку своих агентов, ответственным инстанциям не всегда было легко провести грань между ошибками честных товарищей и преступными деяниями врагов. При таком множестве виновных кое-кто мог пострадать и безвинно, но со временем все это выяснится. Озверевший капитализм защищался особенно отчаянно и умело. Он пускал в ход все, чтобы повредить Советскому Союзу и уничтожить страну изнутри.

Последствия того времени затронули друзей, которым я верила, как самой себе, и, естественно, это было для меня глубоким потрясением. Я не потеряла уверенности в том, что они коммунисты, а никакие не враги, но они могли допустить ошибки, навлекшие на них подозрение. Я сама тайно работала в военном аппарате, где одна-единственная ошибка могла поставить под удар многих сотрудников, и, безусловно, виновного нужно было привлекать к ответственности.

Прошли годы, прежде чем я узнала, что эти приговоры означали серьезное нарушение социалистических правовых норм и бороться с этим было нелегко.

У Карлоша тоже были свои заботы. Однажды, прощаясь со мной, он сказал: «Ах, Соня, по крайней мере у тебя можно побыть в хорошем настроении». Больше я его не видела.

Часть этого времени я провела с семьей товарища Андрея и с ним самим, многое почерпнув из бесед с этим умным человеком. Затем мне дали квартиру в доме для семей военнослужащих. Оттуда я ездила в радиошколу и училась собирать сложный передатчик. Он назывался пушпульным. Моим инструктором был корректный американец по имени Джордж: хороший учитель и такой же хороший товарищ. Позднее в Москву приехали его жена и двое детей. Я часто бывала у них во время моего второго визита туда в 1938 году.

В Москве я вновь встретила Гришу из Шанхая, и мы нередко виделись друг с другом. Незадолго до этого был открыт канал Москва — Волга с речным вокзалом в Химках. Желая доставить мне удовольствие, Гриша пригласил меня в плавание по каналу, продолжавшееся несколько дней. Он пришел в восторг, узнав, что меня наградили орденом Красного Знамени, и просил, если это дозволяется правилами конспирации, рассказать, за что именно. Я была смущена тем, что не могла поведать ему ничего героического, хотя, разумеется, так и так ничего не сказала бы. Он не знал даже, что я жила на его родине, в Польше.