Ника Черникова - Слишком большие крылья (Скандальная история любви Джона и Йоко)

Вскоре он расправился с отбивной и рагу. Вытер рот салфеткой и залпом выпил подстывший чай. Казалось, все так же, как всегда, ничего нового. Он усмехнулся. Что нового может произойти в жизни пожизненного заключенного? Разве что смерть. Обвел взглядом помещение, которое знал, как свои пять пальцев: железная кровать, стол, стул, тумбочка. Туалет и умывальник в углу. Решетки на единственном, расположенном под самым потолком, окне. Ничего лишнего. Жизнь аскета. Жизнь праведника. Жизнь избранного.

Свою избранность он впервые ощутил в пятнадцать лет, когда в руки ему попала старенькая потрепанная материнская Библия. Прыщеватый неудачливый подросток, мучительно переживавший свою заурядность, он вдруг с головой окунулся в древнюю мудрость, ища и находя в ней ответы на все свои вопросы. Ему казалось, что строки сами собой складываются в только ему понятную истину, и что истина эта принадлежит ему безраздельно. Ему казалось, Бог говорит с ним одним, принадлежит ему одному, ему одному позволяет слышать себя, и эта мысль заставляла ликовать. А потом в его жизни появился этот парень, и все раз и навсегда изменилось.

Он был сумасшедшим. Совершенно невменяемым и совершенно гениальным. Марк удивлялся, что этого не замечает никто, и — болезненно обожал его, заслушивая до дыр битловские пластинки, на которых во всем слышал только один голос и одну гитару — его, Джона Леннона, кумира, идола, икону, единственного человека во всем мире, который был достоин того, чтобы к нему прислушаться. У него на все было свое неповторимое мнение, которое он не боялся высказать публично, и особенный взгляд на жизнь. Он относился к жизни, как к игре, правила которой ему неизвестны, поэтому шел напролом и всячески нарушал их, насмешливо поблескивая стеклами очков. Он говорил: "«Битлз» популярнее, чем Иисус Христос!", и общественность ахала и падала в обморок. Он возвратил Королеве орден Члена Британской Империи, которыми все участники квартета были награждены «за заслуги перед родиной», снабдив сопроводительной запиской: «"Возвращаю Ваш орден в знак протеста против войны во Вьетнаме и Биафре, а также в честь того, что моя песня "Ломка" провалилась в хит-параде"». И хохотал в лицо осуждающим его. Он создал и собственноручно развалил величайшую легенду рок-н-ролла, в которую перестал верить, не усомнившись в своей правоте.

И он был свободным, свободным, свободным — таким, каким Марку никогда не суждено было стать.

— Вы?!.. Почему? — Джон захлебнулся собственными вопросами, сбившимся дыханием, необъяснимым чувством внезапной опустошенности. Долгожданная, но, в то же время, такая неожиданная разгадка горчила на языке, затрудняла речь. Он был словно разочарован тем, что его лишили интересной игры, маленький мальчик, которому дали поиграть сказочной вещицей, и вдруг отняли ее, когда он только-только увлекся вполне, настолько, чтобы посвятить ей, возможно, целую жизнь. Но Йоко не выглядела растерянной, она как будто знала, какой будет его реакция.

— Мне кажется, мы достаточно пожили порознь. — Сказала она, не отводя пристального взгляда от лица Джона. — Жизнь длинна, но нам многое нужно успеть.

Потрясенный таким откровенным напором, Джон в первую секунду опешил, но потом расхохотался.

— А, так это специфический японский юмор!.. Шутка! Но зачем столько времени?.. Извините, я не сразу понял, думал, что Вы… — бросив взгляд на ее лицо, он вдруг осекся. И шепотом, словно опасаясь спугнуть редкое животное, спросил:

— Вы сумасшедшая?

— Да. Как и ты.

Не дожидаясь очередного всплеска негодования, японка вдруг взяла его за руку, и Джон готов был поклясться, что между их ладоней проскочила голубая искра. От курившихся по всей галерее восточных благовоний или духоты, а может быть, от мускусного запаха, исходящего от Йоко, у него закружилась голова. «Ведьма» — второй раз за вечер промелькнуло у Джона.