Клод Дюфрен - Мария Каллас

14 мая Мария очень рано пришла в гримерную во дворце Гарнье. Ей сделали укол корамина. На этот раз певица плохо себя почувствовала вовсе не из-за страха перед выходом на сцену. «У нее резко понизилось давление», — сказал мне Жорж Претр. И добавил: «Надо иметь сверхчеловеческое мужество, чтобы выйти сегодня вечером на сцену».

И Мария нашла в себе мужество, чтобы выйти на сцену. Она пела, и эффект ее присутствия еще раз оказал на зрителей гипнотизирующее воздействие. Публика пришла вовсе не для того, чтобы следить за вокальной техникой исполнения, а из самых гуманных побуждений — поклониться своему идолу. И все последующие спектакли держались на невероятном мужестве женщины, бросившей последние силы на борьбу с судьбой. На каждом представлении публика гадала, продержится ли Мария до финального аккорда. 17 мая ей сделали новый укол корамина. В последнем антракте у певицы не было сил, чтобы переодеться в другое платье. И все же она выстояла до конца. И 24 мая тоже.

Зрители затаив дыхание следили за этой неравной борьбой. Они опасались, что певица вот-вот потеряет сознание. И это фатальное событие произошло 29 мая на последнем представлении. Как Мария смогла дотянуть до конца третьего акта, когда, измученная болезнью, она выходила на сцену, похожая на тень?.. Не успел опуститься занавес, как певица упала без чувств. Ее отнесли в гримерную. Еще одна фотография, свидетельствующая о ее страданиях: над Марией склонилась женщина в белом халате со шприцем в руке. С растерянным видом оперная дива поднесла руку к глазам и прошептала: «Весь третий акт я с ужасом чувствовала, что вместо меня поет какая-то другая женщина…»

Четвертый акт оперы не состоялся. Представление было прервано. Зрители встретили это сообщение в полной тишине. И даже те из них, кто пришел именно за тем, чтобы увидеть падение идола, не осмелились поднять шум. Остальные же зрители, а их было несравнимо больше, — просто очень расстроились…

Однако, несмотря на столь драматическую развязку, Мария не утратила свою волшебную ауру, продолжая распространять свои колдовские чары на публику. И свидетельство тому колонки Бернара Гавоти в «Фигаро», посвященные премьере.

«Мария Каллас ничего не делает для того, чтобы доминировать в спектакле, — писал он. — Она появляется, и вдруг все становится на свои места. Как? Почему? Я не знаю, что сказать. Я могу только смутно догадываться, что подобное можно объяснить чудом. Более того, я не стану разделять, кто в Марии Каллас преобладает — оперная певица или драматическая актриса. Вот именно это не поддающееся анализу искусство и завораживает публику. Надо отметить, что за последний год публика сильно изменилась. Снобизм расплавился и осел на дне. Осталась только анонимная и горячая, чувствительная и, при необходимости, восторженная публика».

И эту любовь, брошенную, как последний букет цветов к ногам богини, верная ей публика пронесет сквозь годы и после смерти артистки… Париж видел в тот вечер в последний раз на сцене оперного театра эту несравненную певицу. Ее неповторимость подтвердил даже внезапно прерванный спектакль. Мария отдала зрителям последние силы, как бы говоря публике последнее «прощай».

Как и раньше после каждого испытания, Мария нашла убежище на «Кристине»; так умирающий от жажды в пустыне припадает к живительному источнику. Меньше чем через месяц ей предстояло отрабатывать новый контракт: четыре представления «Тоски» в «Ковент-Гардене» в Лондоне. Однако если рядом с Ари она слегка воспрянула духом, то мнение врачей, осмотревших ее накануне отъезда в Англию, было единодушным: она не в состоянии петь в опере от начала и до конца.

Мария тотчас предупредила дирекцию «Ковент-Гардена». Катастрофа: билеты на все четыре спектакля уже распроданы. Обмен телеграммами, уговоры, словно она отказывалась петь из-за простого каприза. Лондонская пресса именно так и считала, не желая вникнуть в суть дела. В конце концов Мария выдвинула предложение: она будет петь, но только один раз — на благотворительном вечере, проходившем под патронажем королевы Англии.

И 5 июля 1965 года Мария Каллас навсегда исчезнет с оперной сцены… и войдет в легенду.

Постепенно Мария Каллас отходила от своей профессиональной деятельности. Когда певица отказывалась от выступлений в Лондоне, она еще надеялась, что речь идет о простом переутомлении. Ей надо было только немного отдохнуть и заняться собой, и все должно было встать на свои места. И все же в глубине души Мария предчувствовала, что находится у последней черты. Горевший в душе певицы огонь, побуждавший покорять творческие вершины, увы, угасал. Однако Мария отказывалась смотреть правде в глаза и потому с удвоенной активностью строила планы на будущее, вела переговоры о новых проектах и ангажементах. Она во всеуслышание заявляла, что готовит свое возвращение и собирается петь в «Медее» на парижской сцене «Опера», а затем на этой же сцене выступить в «Травиате», поставленной исключительно для нее Висконти… Певица собиралась также сниматься в кино. Дзеффирелли уже давно хотел экранизировать «Тоску». Мария ухватилась за этот уникальный в своем роде проект. Только всякий раз, когда дело доходило до принятия окончательного решения и надо было подписывать контракт, певица находила причину, чтобы не делать этого… В одном случае Марию не устраивало малое число репетиций, в другом она была не согласна с распределением ролей или же запрашивала такой высокий гонорар, что менеджерам приходилось отказываться от проекта… Сомнения Марии объяснялись только тем, что возможное неудачное выступление уронит ее в глазах почитателей. Мы можем только жалеть Марию, страдавшую от своей нерешительности. В то же время не можем не восхищаться тем, с каким мужеством она отклоняла сыпавшиеся на нее предложения. Как никому другому ей было известно, что она была уже совсем не та Каллас. Много ли мы можем назвать артистов, испытывавших подобные угрызения совести?