Тээт Каллас - Звенит, поет

— Так вот, девочки и мальчики! Время позднее, пора дать ногам отдохнуть и сделать передышку. Согласны? Сегодня у нас в гостях молодой ученый Кааро Неэм, чье сообщение о впечатлениях от кругосветного путешествия на исследовательском судне… «Енисей-III» мы сейчас послушаем. Потом вы можете задавать вопросы. Итак — прошу, Кааро!

Я с испугом и мольбой посмотрел на Марину. Она что-то напутала, я считал, что мое выступление будет во втором или в третьем перерыве. Но Марина стояла в ожидании, на ее лице играла улыбка хозяйки празднества, добросовестного конферансье. То есть совершенно ничего не выражающая улыбка.

Я медленно поднялся, ослабил тугой галстук и пробормотал, разводя руками:

— Не знаю… мне что, обязательно идти на сцену?

— Погромче, пожалуйста! — крикнул кто-то.

Я откашлялся и повторил:

— Не знаю, вы как хотите… чтобы… может быть, я могу эту небольшую беседу… ну, вести прямо из зала? Если позволите, я бы не пошел на сцену, потому что… не обладаю особыми вокальными данными.

По-моему, в этих словах не было ничего смешного. Я даже вздрогнул, когда в зале раздался смех. Очевидно, впечатление от Фатьмы и женского ансамбля на клубной сцене было еще свежо, и мое вступление прозвучало глупо. Только после мучительно долгой паузы я понял, что меня приняли за юмориста. При обычных обстоятельствах, то есть в более или менее нормальном состоянии, я бы, наверное, попытался использовать это. Но поскольку я был в трансе, смех в зале подействовал на меня очень плохо. Я растерялся, как первоклассник, и все вылетело из головы.

Неуверенно, как во сне, я поплелся к Марине, — да, все произошло почти так же, как в моих повторяющихся страшных снах: я выхожу к доске, мне надо просклонять слово «уcловно-рефлекторность», я ученик пятого или шестого класса, и мы еще не проходили этого слова; красивая и надменная учительница кидает на меня презрительный взгляд: как же так, Неэм, а еще докторскую собираетесь защищать, я вынуждена вам поставить двойку; возле окна стоит толстый старик с блестящей лысиной, он глядит на меня с иронией и раскатисто хохочет, этот человек — академик Хаберман, я поворачиваюсь и ухожу; я маленький несчастный оболтус, я иду по пустому коридору, стены из пористых древесностружечных панелей покрыты светло-коричневым лаком, на потолке лампы дневного света, освещение мертвенное, зеленовато-голубое, полная тишина, коридор прямой и бесконечный; вдруг мне в глаза бьет красный свет, я знаю, что где-то там прожектор, я больше ничего не вижу, — на этом я обычно просыпался. Теперь я добрался до Марины, она, ничего не подозревая, быстро сунула мне в руку микрофон, я поднес его ко рту, посмотрел перед собой, направо, налево — я почти ничего не видел. Все в зале слилось перед глазами, лица расплывались в желтоватые качающиеся пятна, контуры смазались. Когда же я, наконец, заведу себе очки?

Может показаться, что это описание преувеличено, еще, мол, удивительно, как я в этот момент не потерял сознание. Скажу только, что это и в самом деле удивительно. Я очень плохо справляюсь с публичными выступлениями, хотя выступать мне приходится довольно часто. Самая обычная реплика на собрании приводит меня в волнение. Всякий раз, перед любым выступлением, меня охватывает сильнейший страх сцены. Просто с годами я научился скрывать это. Но волнение, которое я испытывал в тот июньский вечер в Поркуни, кажется, превзошло все предыдущее.

Итак, ничего не видя, я сжимал в руке микрофон, колени мои дрожали. Я услышал, как мой собственный чужой голос сказал:

— Можно попросить стул?

Опустившись на подставленный стул и вытащив из внутреннего кармана пиджака записную книжку, я немного успокоился. Раскрыв записную книжку на коленях, я склонился над микрофоном, подул в него (так ведь принято) и тут рискнул снова оглядеться. Ага, мое зрение восстановилось. Молодые люди, девушки, любопытные лица. Там одна девушка шептала что-то на ухо другой. А там модный парень с длинными, падающими на лицо волосами неприкрыто зевал. Внимательно приготовился слушать молодой человек с лицом книжного червя. Я взглянул налево: там расположилась сине-серая группка, в центре которой возвышалась фигура Оскара. Фатьма даже не смотрела в мою сторону. Мне было скверно и неуютно, но я чувствовал, что могу преодолеть себя. Я выбрал в качестве точки опоры какого-то парня в очках — очкарики всегда внушают доверие. Откашлявшись, я сообщил сравнительно достоверные факты: