Тээт Каллас - Звенит, поет

— О, судьба, судьба, первое действие, вторая картина, — пропел Корелли и пожаловался: — Меня сегодня окончательно оттеснили на задний план. Пока вы музицировали, я, сидя напротив мужского туалета, нарисовал сорок четыре портрета, а между тем душа моя, душа моя томилась о своем подлинном призвании! — Он вытащил из кармана губную гармонику и прошелся по ней сверху вниз и снизу вверх.

Автобус разворачивался во дворе Дома культуры, Корелли объявил:

— Бетховен! — и даже сыграл несколько тактов из Пятой симфонии. — Каково? — тут же осведомился он, ожидая похвалы.

— Та-та-та-таа! — грозно прогудел Оскар.

— Ах-ах-ах-хаа! — пропищали девушки, кажется, Эне и первая Айме.

Корелли продолжал, плохо ли, хорошо ли — как получалось. К двум женским голосам присоединился третий, четвертый, пятый.

Автобус вывернул на дорогу, фары осветили узкий проселок с блестящими лужами, темные деревья, туннелем смыкавшиеся вверху. На губной гармонике, в сопровождении сопрано и альтов, благодушно звучала мрачная симфония судьбы. Свет окон Дома культуры уже отражался в задних стеклах автобуса.

— Ах ты гос-с-споди боже мой, ну не угодно ли! — вдруг воскликнула Фатьма. — Стойте! Яак, слышишь, затормози!

Пение и музыка стихли, все как по команде оглянулись] назад, я раздвинул висевшие на плечиках платья. Фатьма вскочила с сиденья.

— Мои туфли! — взволнованно крикнула она. — О господи, забыла мешочек с туфлями!

Я молча встал. Пригнувшись, чтобы не стукнуться о потолок, осторожно, стараясь не наступить на чьи-нибудь ноги, я пробрался к передней двери.

— Ох, Пацанка, Пацанка! — проворчал в темноте Сассияан.

— Фатьма! Так ты все время здесь была? А? Ты — о-о! Ну и ну! Фу ты черт! — Конечно, это был Корелли.

— Дьявол, а не девка, — прохрипел Оскар.

Именно в этот момент я вдруг заметил, что общего было между этими тремя людьми. Все они были без голоса.

— Ох уж эта Фатьма! Ох уж эта Пацанка! — насмешливо переговаривались подружки. — На это она мастерица!

Я выскочил под дождь. Выпрямился и побежал к Дому культуры, ощущая на своем загривке около шестнадцати пар глаз.

— Там, где мы сидели, возле скамейки! — зазвенел вдогонку неповторимый голос Фатьмы. Что ни говори, а с таким голосом не пропадешь, не потеряешься. Ох, Фатьма!

Минуты через две я вернулся, бережно держа мешочек Л туфлями. Бодро пробрался к заднему сиденью. Сел и изумился: в] уголке возле окошка Фатьмы не было.

— Положи там, — донесся откуда-то спереди ее голос.

«Так-так-так», — подумал я.

Под звуки губной гармоники Куно и мурлыканье девушек! мы подъехали к лагерю. За это время я сумел мужественно преодолеть недолгую, но острую сердечную боль.

Мы вышли из автобуса.

На поляне, вокруг яркого костра, бродили, стояли и пританцовывали юноши и девушки. Я глубоко вдохнул влажную ночную свежесть. Выводя трели, взвизгивая и хихикая, певицы разбрелись среди деревьев. Один голос перекрывал все остальные — ох, Фатьма!

— Марина, — сказал я, — я завтра поеду с ними.

— Ага, — ответила Марина. — Давай тогда свою командировку, я отошлю ее в Таллин.

Ну, этот разговор позади…

Я пошел переодеваться.

Минут через десять все собрались в большой палатке, стоявшей в стороне, среди кустов орешника и молодых рябинок. Изнутри палатка была выстлана матрацами, подушками и скрученными в жгуты одеялами; посредине возвышались два покрытых бумагой ящика из-под макарон, на них бутерброды и пустая кружка.

С треском расстегнув молнию на куртке, я оглядел помещение. Гости и хозяева сидели дружной семьей, вперемежку.

— Недурное житьишко, братцы, — сказал я и на четвереньках пробрался в дальний угол, где приметил свободное местечко, желто-зеленый свитер и карие глаза. Ох, Фатьма!

Добравшись до цели, я смущенно улыбнулся. Иногда я способен смущаться.

Корелли тут же протянул мне кружку, только что стоявшую на ящике. Она была полна. Я поднес ее к губам и слегка приложился. Потом передал Фатьме. Она посмотрела мне в глаза, давно ни одна молодая женщина не глядела на меня так. Это был пытливый, оценивающий, серьезный, милый взгляд. Не отводя глаз, Фатьма сделала два-три глотка.

— Ты почему так мало выпил? — спросила она подозрительно.

Я виновато улыбнулся.

— Не хочется, — ответил я тихо. Наверное, Фатьма поняла это по-своему, — во всяком случае, выражение ее лица изменилось. — Я обычно не пью. Разве изредка… капельку. — Немного подумав, я добавил: — Вот в студенческие времена — было дело. Иногда даже чересчур. Злоупотреблял. Да, погуляли мы в свое время. Ей-богу!