Иштван Барт - Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа

Марии слегка жутковато — нет, она не боится, а скорее волнуется: хоть бы удалось! Но она полагается на Рудольфа, рука у него надежная, он опытный охотник. Закрыв глаза, она ждет. В руке сжимает, нервно теребя, маленький носовой платочек, отделанный кружевами.

Доктору Видерхоферу потом насилу удастся вытащить его из застывших пальцев.

"Нам очень любопытно взглянуть на загробный мир", — гласит постскриптум одного из вариантов (ведь их тоже несколько) прощального письма. Бедняжку Мери ожидает страшный сюрприз: она и в самом деле отправится на тот свет.

Рудольф настроен не так весело. Он-то на своем веку повидал смерть. Во время охоты он (якобы) имел обыкновение подолгу смотреть в глаза умирающим животным. "Мне бы хотелось хоть раз уловить последний вздох". Стоп! Не стоит углубляться по этому следу, иначе мы заблудимся в дебрях психопатологии и нам придется заново переписывать не только облик Рудольфа, но и всю историю.

Итак, Рудольф если не мрачен, то уж и веселым его трудно себе представить. Он пишет свои прощальные письма очень трезво, можно сказать, по всем правилам. Но здесь или еще в Бурге? Неизвестно.

"Милая Стефания!

Ты избавишься от моего присутствия. Будь добра к нашему несчастному ребенку, ведь это единственное, что останется от меня. Передай мой прощальный привет всем знакомым, а в особенности Бомбелю, Шпиндлеру, Ново, Гизелле, Леопольду и другим. Я спокойно иду навстречу смерти, ибо лишь так могу сохранить свое имя.

Твой любящий муж Рудольф"

Это письмо — наверняка подлинное, Стефания даже опубликовала его факсимиле. Обычное прощальное письмо. Странно лишь, что нет в нем ни слова о мотивах — только загадочный намек. Никаких упоминаний о неудавшейся любви, о несбыточных надеждах, о разверзшихся небесах. Всего лишь короткий намек. (Который мог бы относиться, скажем, и к карточному долгу.) Автор письма словно бы думал, что этого вполне достаточно и нет нужды в объяснениях: та (те), кому письмо адресовано, и так все поймут. Им будет ясно, почему он совершил самоубийство.

Этот же мотив повторяется и в других письмах: он должен умереть, так тому и быть, он не может поступить иначе, поскольку того требует честь. Какая честь? Офицерская? "Я больше не имею права жить ", — якобы пишет он Елизавете. Это письмо тоже до сих пор не найдено, как и остальные, сколько ни искали их в архивах и даже в заветной кованой шкатулке королевы в швейцарском банковском сейфе. Из них просочились лишь отдельные загадочные, многозначительные слова и обрывки фраз, и по сей день передаваемые из уст в уста. Но насколько они достоверны? Своей сестре Марии Валерии он вроде бы советовал покинуть страну, ибо "нельзя предвидеть, что произойдет в Австро-Венгрии после смерти Франца Иосифа". Выходит, сам-то четко предвидел! Но что он имел в виду — если вообще имел в виду что-либо конкретное? Ведь даже в этом нам приходится сомневаться.

Письмо, написанное по-венгерски, получил и Ласло Седени-Марич, начальник отдела в министерстве иностранных дел; там речь идет о "нашей обожаемой мадьярской отчизне" и дается распоряжение, дабы друг вскрыл его письменный стол и уничтожил письма, бумаги — либо поступил с ними по своему усмотрению.

Были средь них письма и Мици Каспар (но его вроде бы читал только император), и барону Хиршу (которое тоже попало к императору), и даже Лошеку. Только отец не получил от Рудольфа ни строчки. Все письма поглотили тайные архивы, впоследствии разметанные по свету или сгоревшие, тайны улетучились кудрявой струйкой белесого дыма — и лишь это ненаписанное суровое письмо не подверглось тлену.

Это тоже документ. Причем подлинный.

Как же Рудольф, должно быть, готовился к такому акту: всем напишет, а отцу нет, и впервые в жизни (в смерти!) бросит Францу Иосифу в лицо сие великое ничто. (Или у него попросту рука не поднялась? Даже в такой момент он боялся отца?) Император наверняка понял, что означает такое молчание, а Рудольфу только того и нужно было. Сейчас он наконец-то набрался мужества — сейчас наконец-то отпустит сковывающее его напряжение, и станет легко-легко.

Он велит Лошеку принести коньяк, вливает его в шампанское — алкоголь теперь действует на него только так, в смеси. Затем посылает лакея в людскую за красномордым Братфишем — пусть споет старые венские песни, как в былые времена, когда принц, переодевшись в простое платье, на пару с кучером обходил все увеселительные заведения в Гринцинге. "Братфиш дивно свистел в этот вечер", — напишет потом Мария в апокрифическом постскриптуме. Рудольф, облокотясь о бильярдный стол, с отрешенной грустью слушал. Возможно, кучер спел даже ту песню, которую наследник самолично сложил для Мици Каспар, а может, опустил ее из деликатности. Наверняка и Мария подпевала ему, ведь, как мы знаем со слов Круди [24] Дюла Круди (1878–1933) — выдающийся представитель венгерской прозы. , "она была бы весьма заурядной особой, не обладай она грудным голосом, проникающим до самых глубин мужского сердца… Голос был глубокий, как размышление над бессмысленностью жизни…”