Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Прости меня, обременённая трудами и семейными заботами! Но все мы перед умершими, тем более рано, неожиданно умершими — виноваты, в долгу у них, и как-то хочется, мне например, искупить, хоть немножко вину эту...

Об этом и заканчиваю рассказ, кажется сильный и страшный, да ещё два рассказа попроще и пожиже. Работается пока хорошо, погода у нас сухая пока, солнечная, с лёгким морозцем. Самое мне подходящее время пахать, а уж кто сеять будет, и будет ли вообще — известно только в Главпуре и в журнале «Советская женщина» (ну, как подъехал).

Ещё раз обнимаю, целую. Ваш Виктор Петрович

5 апреля 1989 г.

(Адресат не установлен)

Уважаемая фрау Розел!

С удовольствием сообщаю Вам, что Ваше доброе письмо достигло Сибири и дошло до меня.

Было радостно узнать, что люди, когда-то покинувшие Россию, не держат на неё зла и на русский народ, так много переживший бед и страданий, да и поныне ещё не оправившийся от военных и всяких иных потрясений. Меня поразила Ваша строка о том, что Ваша мать умерла накануне войны и «слава Богу, не увидела её». Да, приходится завидовать тем, кто не познал этого ужаса и человеческого позора, приведшего к озверению и нравственному развалу, который терзает сейчас род человеческий.

Очень рад, что в семье у Вас всё относительно благополучно. Я дважды бывал в ФРГ, ясно представляю Вашу жизнь, и хотя знаю, что проблем везде, и в Германии тоже, очень много, всё же радуюсь, что страна Ваша, кажется, первый раз за всю свою историю живёт такой большой отрезок времени мирной жизнью, и в достатке живёт, и порядок в ней трудовой, спокойный, все заняты делом. Нам пока до надлежащего порядка и материального благополучия далеко, но появились надежды...

Почти два года назад умерла у нас дочь 39 лет и оставила двух детей-сирот. С мужем она была в разводе, и теперь дети разделены, внук живет у нас, а внучка у сына, в городе Вологде, — это очень от нас далеко. Но на лето внученька приедет к нам. Молим Господа, чтоб он дал нам с Марьей Семёновной (так зовут мою жену) сил, чтобы поднять детей хотя бы до того возраста, когда они смогут зарабатывать себе на хлеб.

Много времени и сил ушло на преодоление этого удара и горя, но жизнь идёт и требует дел, забот. Вот и я через год уже начал работать, написал новые рассказы — главы в повесть «Последний поклон» и ещё кое-что. Сейчас «Последний поклон» выходит в Москве в двух уже томах, и, как только мне пришлют книги, я постараюсь послать Вам в подарок эту, мне самую дорогую книгу.

У нас началась весна рано, в апреле уже сияет солнце, начинает зеленеть трава, — это на месяц раньше срока, но в Сибири весна коварная, всё ещё может быть, и холод, и снег. Если пойдёт весна так, то я скоро уеду в деревню, она недалеко, в 18 километрах вверх по Енисею. Там у меня домик, и там я стараюсь быть с весны до осени, на деревенском кладбище покоится и наша дочь.

Будучи в ФРГ, я посетил могилу Генриха Бёлля и поразился её скромности. Могилы многих бюргеров выглядят куда внушительней и «солидней». Но так, наверное, и должно быть: Бёлля весь мир знает по его книгам и делам, а бюргера только по могиле можно отличить от других смертных.

Я ещё не оставил мечты написать книгу о войне. Но хватит ли сил и времени? Многие начали забывать, что такое война, и надо им об этом постоянно напоминать, чтоб у них не чесались руки бить друг друга.

Я и мои домашние кланяются Вам и Вашим детям. Желаю Вам доброго здоровья, процветания, успехов и мирной жизни! Храни Вас Бог! Кланяюсь. Виктор Петрович

1989 г.

(В прокуратуру Красноярского края)

Уважаемый товарищ прокурор!

Весной 1931 года органами ОГПУ г. Красноярска была арестована и посажена в тюрьму группа крестьян из села Овсянка по обвинению в создании контрреволюционной вооружённой организации в селе. Следствие, как ни тужилось, не могло доказать злого умысла и, продержав невинных людей в заключении, было вынуждено освободить их и липовое дело аннулировать.

Но не такова самая «гуманная» в мире власть и её карающие органы, чтобы так вот запросто признать свою вину в оскорблении и подозрении невинных людей — троих из обвиняемых всё-таки признают виновными (неизвестно в чём — ведь существование контрреволюционной организации в селе Овсянка ни слепить, ни доказать даже таким большим умельцам и специалистам, как деятели Красноярского ОГПУ, не удалось), но — на всякий случай, для соблюдения амбиций, не иначе. Трое из проходивших по этому совершенно абсурдному делу считаются злодеями, и дело на них передаётся на рассмотрение так называемой тройки. 25 ноября 1931 года (они почти год провалялись на тюремных нарах) в городе Иркутске дело рассматривается, и все «злодеи» отпускаются домой. Но мой дед, Астафьев Павел Яковлевич, отец мой, Астафьев Пётр Павлович, и «примкнувший» к ним Фокин Дмитрий Петрович приговариваются к пяти годам тюремного заключения (и это очень гуманно для самой «гуманной» власти. Спустя шесть лет этих мужиков без лишней волокиты просто расстреляли бы и не возились с ними).