Михаил Колесников - Последние грозы

Гравицкий испытывал невольную симпатию к несколько угрюмому, с проницательными и умными глазами посланцу Дзержинского и Фрунзе, понимая: это новая порода людей, таких еще не было никогда…

А Макошин, искренне взволнованный встречей с мифами детства и юности, с теми временами, когда познавали воображением, не отрывал глаз от Гиссарлыкского холма, пронизанного красными лучами утреннего солнца. За всю ночь Константин не сомкнул глаз ни на минуту, но был бодрый, без всякой сонливости. Фронтовая жизнь приучила к умеренности: он спал и ел мало. А сейчас провалился в далекое прошлое, был взбудоражен. Святой Илион… Отсюда началась осмысленная история человечества. Когда Гомер, живший в незапамятные времена, посетил Трою, она уже лежала в развалинах много веков. Как стара память человечества, как давно люди воюют… Они продолжают воевать, никак не могут угнездиться, и кровавый угар по-прежнему дурманит им головы. Но ведь настанет такой день, когда все итоги будут подведены и разум восторжествует навсегда! Нет, человечество, ведя беспрестанные войны, не ошибалось — таков был путь его развития, и кто может наверное сказать, что после победы революции в России войны навсегда кончились?

Ему вдруг захотелось вернуться в Политехнический институт, снова стать мальчишкой-студентом, завершить курс кораблестроительных наук. Неужели это сбудется? Или он плывет навстречу своей тяжелой судьбе?.. Он считал, что опасность для него существует все время, и опасность нешуточная. Все может случиться…

Да, все было именно здесь: Троя, Пергам; родина Гераклита Эфес; родина Гомера Смирна, или Измир.

— В Эфесе находился тот самый храм Артемиды, сожженный Врангелем древности Геростратом, — продолжал Гравицкий. — Крез тоже из здешних мест. Геродот, Эскулап, врач Гален — все в одной мраморной чаше…

Обоим думалось, что опасность миновала: Эгейское море было перед ними, а там другие законы. Даже на верхней палубе воздух казался застоявшимся. Пахло машинным маслом и горячим дымом.

Неожиданно с анатолийского берега, от Кумкале, где, собственно, и находился Гиссарлыкский холм, отделился сторожевой катер. Из рупора неслась отборная ругань на греческом и плохом английском.

— Греки, — с облегчением произнес генерал.

— Сас паракало, милатэ пхе! — крикнул он в свою очередь грекам в рупор. — Калос сас врикамэ!

— Что вы им сказали?

— Я сказал, чтоб они говорили медленнее, а то ничего не понять. И поприветствовал: мол, рады вас видеть.

Макошин невольно улыбнулся.

Пароход остановился. Видимо, звуки родной речи произвели на греков впечатление — они замолчали. С палубы хорошо виднелись моряки во френчах и затейливых головных уборах, расшитых золотой вязью.

— Можно подумать, будто пожаловали швейцары из нашей гостиницы, — усмехнулся генерал.

Грудь Гравицкого была украшена царскими и иностранными орденами и медалями. Бельгийский крест Леопольда I с лавровым венком, львом и девизом «L’Union fait la force» («В единении сила»); серебряный английский крест military Cross; французский военный крест Croix de guerre; итальянская медаль, золотая сербская медаль. И еще какие-то медали. Он специально нацепил все регалии, чтоб иностранный патруль сразу видел, с кем имеет дело.

— Французский орден мне вручил генерал Саррайль в Салониках, английский — сам генерал Дуглас Хейг, — сказал Гравицкий, — это облегчает общение с союзниками.

Патруль с примкнутыми к винтовкам штыками поднялся на палубу. При виде врангелевского генерала произошло замешательство.

— Калимэра… Доброе утро, — пробормотал офицер. Генерал не стал ждать, пока у него потребуют документы, протянул их офицеру.

— О, росос кирие генераль Гравицкий! Врангель, Слащов…

Генерал объяснил по-гречески, что послан с заданием вывезти с Лемноса корпус Слащова в Константинополь.

Греки оживились, загалдели. Наконец-то греческий остров будет свободен.

— Выход судов в море из Дарданелл разрешен ровно в шесть часов, — поспешно сказал офицер, — сейчас пятый час. Но в данном случае можно пренебречь правилом, существующим для пассажирских судов. Вы — судно военное. Кало таксиди! Счастливого пути!

Катер ушел. «Решид-паша» устремился в Эгейское море.

— Вы им предъявили какой-то странный документ, — сказал Макошин генералу.

— Почему же странный? Это призовое удостоверение моего иноходца Лукана, подписанное великим князем Николаем Николаевичем. Печать роскошная! А грекам все равно.