Михаил Колесников - Последние грозы

— Ничего не скажу. В самом деле: если бы я был таким беспечным человеком, то не стоило бы ходить сюда. Можете быть спокойны: хвост я за собой не привел, вам ничто не грозит.

— Ну, при таких условиях я не могу, как хотел бы, гарантировать вашу безопасность. Кроме того, не думаю, что вы найдете интересным бродить сейчас по улицам, где неспокойно.

Это было сказано с таким жаром, что Макошин не мог не улыбнуться:

— Будем надеяться на лучшее. — И сменил тему разговора: — Чем занят Врангель?

— В основном интригами и заигрываниями с королем Александром. Хочет перенести свой штаб в Югославию, в Сремски Карловицы. С англичанами разругался в пух и прах. С французами — тоже. Торговое соглашение между Великобританией и РСФСР, подписанное несколько дней назад, вызвало шок в белых кругах: смертный, оставь надежду… Барон грозится перебросить войска в Болгарию и Сербию, срочно направил к Александру генерала Шатилова для переговоров о передислокации русской белой армии. На этом настаивает и генерал Кутепов, еще зимой прошлого года задумавший бросить Врангеля и перейти на службу к Александру.

Гравицкий был посвящен во все переплетения политики Врангеля, и слушать его было интересно и полезно.

После этих слов исчезало представление об изолированности белой эмиграции в Турции от других стран. Врангель то и дело насылал своих эмиссаров в Париж, в Берлин, в Мюнхен, в Белград, Варшаву, Прагу. Где-то там, в странах Европы, создавались монархические союзы, контрреволюционные группировки, борющиеся между собой за лидерство и печатающие свои газеты; где-то генерал Краснов пытается сколотить из остатков белой армии четыре корпуса и двинуть их на Петроград; где-то возникают офицерские союзы; бывший командующий «западной добровольческой армии» Авалов-Бермонт, проживающий в Гамбурге, планирует поход на Москву; великие князья Николай Николаевич и Кирилл Владимирович никак не могут поделить несуществующий престол; эсеры и кадеты, Керенский и Милюков сплачиваются в «коалицию»; вся эмигрантская шушера пытается объединиться в антисоветский лагерь, но из этой затеи пока ничего не получается.

Макошин внимательно слушал. Но тревога его не покидала. Трубка часто гасла, генерал то и дело разжигал ее, с наслаждением затягивался и тонкой струйкой выпускал синий дым сквозь пышные светлые усы.

— Пытался курить кальян, но стеклянный пузырь меня раздражает. Куришь, словно клизму ставишь. Тьфу! — И неожиданно взял серьезный тон: — Я мог бы познакомить вас, Константин Алексеевич, с генералами Секретевым, Клочковым, Зелениным, Житкевичем, Оржановским, Климовичем, Лялиным, с полковниками. Мои друзья. Вернее, единомышленники.

— В каком смысле — единомышленники?

— Они рады были бы встретиться с вами! Мы все ненавидим Врангеля и готовы хоть сегодня перейти на службу в Красную Армию. Если нас примут, разумеется. И не расстреляют.

— Примут.

Голос генерала звучал естественно. А Макошин задумывался все сильнее и сильнее: лжет или говорит правду? Возможно, просто насмехается. Он следил за ртом Гравицкого, за выражением губ: рот всегда открывает подлинную сущность человека. Назвал зачем-то генералов, которые всегда были опорой Врангеля. Не могли же они за каких-нибудь четыре месяца разочароваться в своем кумире до такой степени, что готовы признать Советское правительство и служить в Красной Армии? «Не морочьте мне голову, генерал!» — хотелось ему крикнуть, но Макошин зашел слишком далеко, чтобы отступать.

Гравицкий взял перо, лист бумаги, немного призадумался, стал что-то писать. Протянул исписанный листок Макошину.

— До нынешнего дня мы колебались, — произнес он как-то торжественно, — возможно, потому, что свыклись с печальными неожиданностями жизни, теперь колебаниям конец!

— Что это?

— «Обращение к войскам белых армий», его хоть сегодня подпишут генералы, названные мной. Читайте!

Макошин прочел: «Отныне мы в качестве российского правительства признаем нынешнее правительство Российской Советской Федеративной Социалистической Республики и готовы перейти на службу в Российскую Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, так как идеология белого движения потерпела полный крах». Почувствовал, как на лбу проступила обильная испарина. Нервы были на пределе.

— Мы можем, как я уже сказал, хоть сегодня подписать и опубликовать обращение, разослать в войска, — продолжал генерал все тем же неопределенным голосом. — Но теперь подобная поспешность была бы непростительной глупостью. По здравому размышлению я пришел вот к чему: «Обращение» должно быть бомбой, разорвавшейся во врангелевском стане. Я хотел бы уехать с вами в Россию. Очень хочу. Но придется на какое-то время остаться здесь, чтоб опубликовать «Обращение», когда вас и вашего судна уже не будет на Босфоре.