Йорам Канюк: «Эксодус». Одиссея командира

Йоси отправился в пустыню в одиночку. Его путешествие продолжалось три дня. В те дни ходить по пустыне одному было небезопасно, как из-за хищных зверей, так и из-за арабов-погромщиков, но Йоси хотел себя испытать. Когда по покрытой выбоинами дороге он поднимался к Масаде, ему казалось, что он выполняет некую, как тогда выражались, «национальную миссию».

Он стоял на горе возле холма, где годы спустя будет раскопан дворец Ирода, смотрел на Мертвое море, ощущал свое духовное родство с повстанцами и испытывал гордость от того, что, невзирая на все опасности, не испугался и нашел, в себе силы прийти сюда самостоятельно, ускользнув от змей, бедуинов и жары. Теперь ему хотелось пойти еще дальше, рискнуть еще сильнее. Как и его матери, ему необходимо было дотронуться до огня, чтобы узнать, когда тот начинает обжигать. Он хотел понять камни и молчание пустыни, хотел слиться с ней, как дикое животное.

Йоси и его друзья упорно делали вид, что двух тысяч лет жизни евреев в галуте как бы не было. В их духовной вселенной — как, впрочем, и в духовной вселенной всей еврейской молодежи Палестины того времени — никакого еврейского народа до эпохи сионизма как бы не существовало вообще. Писатель Моше Шамир передает это общее настроение, когда пишет, что его брат Элик «родился из моря», то есть как бы пришел ниоткуда.

Для Йоси таким «морем» всегда была и остается пустыня. Поскольку матери у него теперь не было, он внушил себе, что родился в пустыне, среди глиняных черепков, и именно это вызвало у него впоследствии желание проверить свою способность победить морские волны.

И он, и его аскетичные, как монахи, друзья, вдохновленные идеями той эпохи, верили, что правда на их стороне, и хотели стать сильными, чтобы соответствовать великим целям, за которые мечтали бороться.

Из этого трехдневного путешествия в пустыню Йоси вернулся усталым, но счастливым. В этом и других своих походах, которые он по большей части тоже проделал в одиночку, Йоси постигал искусство выживания, которое позднее очень пригодилось ему в жизни. Именно тогда он понял: когда тебе не на кого опереться, ты должен сам выбирать правильную дорогу; когда ты в этом мире совершенно один, нет смысла кричать, если с тобой что-то случится — все равно никто не услышит; а когда в пустыне вдруг начинается песчаная буря, то иногда есть смысл пригнуться.

Йоси и его друзья стали прообразами будущих израильских воинов, однако, будучи нерелигиозным палестинским юношей из «Легиона бойскаутов» и «Амаханот-Аолим», он был в то же время и сыном религиозного, несионистского, а отчасти даже антисионистского Иерусалима, представители которого жили в Палестине так, словно они все еще находились в галуте. Его детство прошло в маленькой и довольно жалкой бакалейной лавке, которая по вечерам служила шахматным клубом; он вырос в типичной для того времени иерусалимской семье, соблюдавшей религиозные традиции. Его дедушка, иерусалимец в четвертом поколении, построил синагогу. И хотя вместе с товарищами по молодежному движению Йоси тоже встречал закаты, пел песни на слетах и декламировал стихи на кибуцных лужайках, тем не менее его детство проходило также в синагогах и на старом кладбище на Масличной горе, там, где — вблизи от Храмовой горы — хоронили избранных, то есть тех, кто увидит еврейского Мессию первыми.

В годы его детства и юности еврейская молодежь Палестины зачитывалась книгой Франца Верфеля «Сорок дней Муса-Дата», в которой рассказывалось о восстании армян в горах Анатолии, и эта книга стала для молодых людей чем-то вроде катехизиса. Боль, героизм, самоотверженность и одиночество героев книги пленяли сердца; ее высокая риторика заражала своим пафосом; и нет ничего удивительного в том, что для Йоси и его друзей она тоже стала настольной.

Много лет спустя, ночью, в полнолуние, он стоял на почти пустой палубе «Кнессет-Исраэля», который в леденящей душу тишине плыл вдоль турецкого берега в районе Александретты [25] Александретта — греческое название турецкого города Искендерун, расположенного на северо-восточном побережье Средиземного моря. . На его борту было несколько тысяч беженцев. Весь день они пытались ускользнуть от английских кораблей и готовились к сражению с англичанами — запасались бензином, жестянками с углем, палками, утыканными гвоздями, но в тот момент молодого человека, который на этой, готовой вот-вот утонуть, развалине вез измученных людей, интересовало только одно — гора Муса-Даг. Была зима, на пароходе находилось около четырех тысяч человек, однако, подобно верующему еврею, мертвой хваткой вцепившемуся в камни Стены Плача, Йоси думал только об этой горе. Он искал ее на карте, всматривался в бинокль, призывал на помощь интуицию и воспоминания детства, и, когда кто-то спросил его, что он ищет, Йоси ответил: «Гору». — «Какую еще гору? — не понял спросивший. — Тут речь идет о жизни и смерти, о победе и поражении, а ты ищешь какую-то гору?!» Но Муса-Даг не давала Йоси покоя. Он чувствовал, что эта гора, на которой когда-то засели и оборонялись люди, уцелевшие в армянском Холокосте, находится где-то близко, и у него было такое ощущение, словно он сам стал этой горой.