Сергей Абрамов - Карта командира Миенга

Костров открыл глаза и увидел ящерицу. Серо-лиловая, с темными потеками на спине, с длинным изогнутым хвостом, она казалась игрушкой, приклеенной кем-то к потолку. Костров поцокал языком, и ящерица ожила, дернула плоской змеиной головкой, метнулась в сторону и снова замерла, уверенная в своей недосягаемости. Поначалу Костров пытался поймать хотя бы одну, подержать на ладони, придумывал всякие хитрости: гасил свет, потом зажигал внезапно лампочку, стремительно выбрасывал руку — черта с два! Не успевал, промахивался, ящерка опережала его, лилась по стене, как струйка, бесшумно и неуловимо. Привык он к ним за два года и не пытался ловить, потеряв интерес, хотя и присочинял в Москве о том, как замечательно их ловит: безумно трудно, почти невозможно, а вот он приноровился. Смешно это было и глупо, конечно, но ведь надо что-то рассказать о таинственном государстве миллиона слонов.

Войдя во вкус, Костров охотно делился выдуманными переживаниями от негаданных встреч со змеями (ядовитыми, какие могут быть сомнения?) на узкой тропе в джунглях. И желтые глаза «мраморной» пантеры описывал, и неслышный полет пружинного тела болотной рыси (слушайте! слушайте!). И посмеивался сам над собой, над фантазией своей, потому что за те неполных два года, что он пробыл в Лаосе, не встречал ни рыси, ни пантеры, а большую змею видел лишь раз: ползла через тропку в джунглях, тяжко тащила по мокрой траве толстый черно-желтый хвост, переливалась через тропу, и Костров даже не успел испугаться: просто замер на миг, остолбенел, а она уже исчезла.

Но Костров был журналистом, корреспондентом большой газеты, ездил по всей стране — от Долины Кувшинов до плато Воловен, любил Лаос, знал лаосский язык и даже ухитрялся усваивать тонкости в наречиях народностей лао-лум и лао-сунг. А какой истинный журналист не поддастся искушению сочинить пару-тройку захватывающих историй и при этом как бы вскользь не представить и себя этаким героем-удальцом, покорителем джунглей, первопроходцем.

Он опять поцокал ящерке, но та не испугалась, осталась на прежнем месте, и Костров встал, пошлепал босиком на кухню варить кофе. День предстоял суматошный, хлопотный, одной езды километров триста, стоило поторопиться. Позавтракал наскоро, вывел машину из гаража, порулил к шоссе. У выезда на шоссе его остановил патруль. Сосредоточенно-важный паренек в выгоревшей зеленой форме Патет-Лао, с автоматом на спине долго и придирчиво рассматривал документы Кострова, сличал фотографию с оригиналом, поверил все-таки, что Костров на ней запечатлен, Костров и — никто иной, вернул паспорт с некоторым сожалением.

— Что случилось? — поинтересовался Костров.

— Враги, — боец был предельно лаконичен.

— Опять?

— Они не унимаются, — и расщедрился на целую фразу. — Будьте осторожны.

— Попробую, — пообещал Костров, тронул «рено», помахал солдату из окна.

Опять десант с той стороны Меконга. Второй за последний месяц. Костров, признаться, не видел сам ни одного десантника, но слухи о них ползли по Вьентьяну, пугали горожан: что-то будет? Не подпасть бы в переделку!.. Тихий и сонный Вьентьян и во время войны-то не знал, что такое бомбардировки, горящий напалм или пулеметная очередь с самолета — шесть тысяч пуль в минуту. Все это было, было когда-то (слышали — как же!), но очень далеко от столицы, где-то на севере. Грохот войны в те годы почти не доходил до Вьентьяна: до его магазинчиков с ласковыми и льстивыми продавцами, до полутемных я тихих ресторанов, не знавших недостатка в изысканных восточных кушаньях в то время, как Освобожденным районам страны не хватало даже риса; до двухэтажного нарядного публичного дома «Белая роза», где проводили дешевый и легкий досуг крепкоголовые стриженые «джи-ай», швырявшие бомбы со своих самолетов на далекие от столицы джунгли.

Нет теперь никаких «джи-ай», летают они далеко отсюда, если вообще летают, если живы остались, и «Белую розу» прикрыли — хлопают под ветром створки окон в пустых комнатках-каютах, и продавцы магазинчиков что-то менее ласковыми стали, торопятся распродать пожитки и сбежать подальше от страшного слова «революция». А никто их и не держит, скатертью дорожка.

И сейчас, когда война кончилась, стал пугаться вьентьянский обыватель неведомых десантников «с той стороны». Говорят, у них — автоматы, яды, гранаты, черт знает что еще! Страшно, страшно…

Костров вспомнил недавний разговор с Миенгом, командиром боевого отряда Патет-Лао. Миенг праздно стоял на длинной и пестрой от тротуарных базарчиков улице Самсентаи перед стеклянной витриной магазина, где над японскими магнитофонами и долгоиграющими дисками из Бангкока висела двухметровая карта Лаоса, еще французская желто-зеленая карта с рельефными горами и долинами, с голубой ленточкой Меконга, с непременной розой ветров в углу. Миенг разглядывал карту (приценивался?), засунув руки в карманы, постукивал по горячему асфальту рваной зеленой кедой.