Виктор Фрадкин - Дело Кольцова

Перед вами — не увлекательное чтиво для любителей детективов. Но прочитать эту книгу от первой до последней страницы необходимо. Особенно представителям поколения, которое выбирает «Пепси». Современная молодежь, свободно, как рыба в воде, плавает по сайтам Интернета, хорошо ориентируется в рейтингах и маркетинге, разбирается в тонкостях пиара, но имеет весьма смутное представление о том, что такое «коллективизация», «враги народа» или ГУЛАГ. Вот почему именно молодым людям желательно познакомиться с этой книгой, которая поможет им лучше понять историю своей страны прошлого века.

…Над моим изголовьем висят две старые фотографии в застекленных рамках. На одной из них симпатичный мужчина средних лет в кожаной куртке примостился в окопе и что-то сосредоточенно записывает в блокнот. Это — специальный корреспондент газеты «Правда» Михаил Кольцов, которого в народе все называют «журналист номер один». Место действия — Испания, где полыхает гражданская война. Время — 1937 год.

На второй фотографии тоже Михаил Кольцов в той же пропахшей порохом кожаной куртке на перроне Белорусского вокзала в Москве. Он устало улыбается в окружении толпы встречающих. Левой рукой держит своего восьмилетнего племянника Мишу, которого почти не видно за огромным букетом цветов. Это — я.

За малостью лет мои воспоминания о знаменитом дяде носят весьма сумбурный характер. Но сызмальства я знал, что был назван в его честь.

Не помню, чтобы Кольцов заходил к нам домой, где все называли его «дядя Миша», где его любили и, не побоюсь этого слова, боготворили. Отец часто рассказывал нам с мамой о его делах и планах, о поездках и встречах. Несколько раз вместе с отцом я ходил к дяде в известный «Дом на набережной», где мне позволялось разглядывать разные сувениры и листать книжки.

Однажды меня взяли с собой в Ленинград, куда дядя Миша выезжал по делам. Вместе с ним поехали несколько сотрудников и одна молодая симпатичная особа, о которой говорили, что она дочь маршала Егорова. В Ленинграде мне больше всего запомнилась поездка на настоящем извозчике.

Я знал, что дядя всегда очень занят, много работает, часто ездит по стране и за границу и что его принимает сам Сталин. После начала войны в Испании, куда он сразу же был направлен, его популярность достигла невероятных масштабов. Несмотря на отсутствие телевидения, вся страна знала его в лицо.

Помню, как в нашем детском садике воспитательница сказала мне, что было бы хорошо, если бы пришел Михаил Кольцов и рассказал детям об Испании. Я, не задумываясь, ответил: «Он очень занят, потому что ходит только по вождям».

Вечером мама провела со мной душеспасительную беседу на тему о скромности, я усвоил ее на всю оставшуюся жизнь.

Был еще один забавный случай, о котором я услышал дома.

Дедушка Ефим как-то поехал отдыхать в Сочи. Нужно сказать, что по натуре он был молчаливый, застенчивый человек, всегда стоял в стороне от кипучей общественной и творческой деятельности двух своих сыновей и любил столярничать в маленькой мастерской, устроенной им в кладовке. В купе он расположился на верхней полке и не принимал никакого участия в разговоре, который вели его спутники. Но когда кто-то из них стал со смехом цитировать фельетон Кольцова в сегодняшней «Правде», дед не удержался и, свесив голову, сказал: «Между прочим, это мой сын». Обитатели купе были явно поражены. Спустя некоторое время внизу раздался смех по поводу карикатуры Бориса Ефимова, опубликованной в утренних «Известиях». И снова с верхней полки раздался тихий голос: «Это тоже мой сын». Пассажиры тихо перемигнулись и один из них язвительно спросил: «Шаляпин тоже ваш сын?» Обиженный дедушка больше не произнес ни единого слова до самых Сочи.

По малолетству я, конечно, не мог понять, что происходит вокруг. Вроде все было как обычно: в школе мы заучивали наизусть стихотворения о Сталине, читали рассказы о Ленине, смотрели фильмы о подвигах красных командиров, а по радио часто слушали бравурные марши и песню «Если завтра война». Мы знали, что нас окружают враги, шпионы и вредители, которых нужно беспощадно уничтожать. Но вдруг я начал замечать, что дома не слышны шутки, а родители стали мрачными и озабоченными. В нашем подъезде на многих дверях были наляпаны сургучные печати, а жильцы из этих квартир бесследно исчезли.