Виктор Фрадкин: Дело Кольцова

Кольцова продержали во Внутренней тюрьме 416 дней с момента ареста до расстрела. Только раз его вывезли в Лефортово, где происходило судилище. Надо ли говорить, какие муки ему пришлось пережить за все эти дни и ночи.

Как ни тяжело, но придется обратиться к его показаниям.

Отец, который хорошо знал характерный острый почерк своего брата, подтвердил, что все написано им собственноручно. Также очевидно, что Кольцов писал под диктовку Кузьминова. Даже в бреду он не мог бы сочинить такую фразу: «…Эренбург И. Г. познакомил меня с французским писателем Андре Мальро, с которым приехал и которого неизменным спутником он состоял(подчеркнуто мною — М.Е.)». Или такой перл: «…Я был восхищен… его благодушным отношением к буржуазной литературе и прессе, даже если они были антисоветского направления и нападали на Советскую власть».Примеры можно продолжить.

Как особую крамолу, в которой следователи не единожды требовали от Кольцова признаться, были надежды на демократические преобразования в связи с принятием в 1936 году «сталинской» конституции. Сама мысль о прекращении религиозных гонений, отказе от монополии внешней торговли, защите свободы прессы и прекращении испанской авантюры считались государственным преступлением.

Но Кольцов не просто пишет под диктовку малограмотного палача. Он старается побольше оговорить знакомых ему людей и прежде всего самого себя. Видимо, он надеялся таким образом «переиграть» следствие, давая совершенно абсурдные и легко опровергаемые, на его взгляд, сведения. Он до конца надеялся, что на предстоящем процессе сможет убедительно доказать свою невиновность. В этом состояло его трагическое заблуждение.

Что же сообщил следствию Кольцов?

Оказывается, во французскую разведку его завербовал Андре Мальро. Вот что сообщает об этом человеке Советский энциклопедический словарь: «А. Мальро (1901–1976), французский писатель, госдеятель; последователь Де Голля. В 1959–69 мин. культуры. Романы навеяны рев. подъемом на Востоке и размышлениями о кризисе зап. цивилизации».

Рассказывая о «порочащих» связях А. Толстого, Кольцов сообщает, что писатель в Париже встречался с Ф. Шаляпиным и невесткой М. Горького. Вся эта полная чушь (казалось бы!) неоднократно повторяется в протоколах допросов.

А чего стоит утверждение, что в Испании он «по трусости оставался всегда в тылу»! Достаточно прочитать «По ком звонит колокол» Хэмингуэя, который вывел Кольцова под именем русского журналиста Каркова.

Но, наверное, даже в самом страшном сне Кольцов не мог представить себе чудовищную картину сталинского правосудия.

В специальном помещении Лефортовской тюрьмы заседала печально известная «тройка» во главе с армвоенюристом В. Ульрихом (личность, прославившаяся участием во многих процессах тридцатых годов). Как гласит протокол, суд проходил «без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей». В тот день, 1 февраля 1940 года, председательствующий очень торопился: ему предстояло провести несколько дел, а за дверьми уже едва стоял на перебитых ногах и ждал своей очереди великий реформатор театра В. Мейерхольд.

Секретарь закрытого судебного заседания военной коллегии Верховного суда СССР так зафиксировал в протоколе последние слова Михаила Кольцова: «Все предъявленные ему обвинения им самим вымышлены в течение 5-ти месячных избиений и издевательств над ним Все его показания не логичны и легко могут быть опровергнуты, т. к. они никем не подтверждены».

Но судьи даже не обратили внимания на эти доводы. Они спешили. Приговор уже был заготовлен заранее. Весь «процесс» продлился менее двадцати минут. Дорога от Лубянки до Лефортово заняла больше времени.

На следующий день, 2 февраля 1940 года дядю Мишу расстреляли. Справку подписал пом. нач. 1-го спецотдела (так, видимо, называлась команда палачей) НКВД СССР Калинин. По злой иронии судьбы свидетельство о совершенной казни подписано однофамильцем формального главы государства, который за пару лет до этого вручил Михаилу Кольцову высшую тогда военную награду — орден Боевого Красного Знамени…

Моему внуку Андрейке сейчас столько же лет, сколько было мальчику на памятной фотографии, встречавшему своего дядю на Белорусском вокзале. С той поры прошло более шести десятилетий. Они вместили в себя многие важнейшие события отечественной истории: пьянящую радость побед и нестерпимую боль утрат. Глядя на внука, невольно задаешься вопросом: что ему предстоит пережить, как сложится его жизнь и что уготовлено ЕГО стране? Конечно, нынешним первоклассникам трудно понять, какие испытания выпали на долю их дедов и прадедов. Хочется надеяться, что моему внуку не придется зубрить марксистскую схоластику и подтягивать песне «Сталин — нашей юности полет» и иже с нею. Дай Бог, чтобы весь этот маразм ушел в невозвратную даль.