Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе

Выслушав доклад чиновника, я изъявил желание нынче же ночью выехать за 15 верст в Нижнюю Кару; от его сопровождения я отказался, поблагодарил за приготовленный ночлег и велел подать к пристани тарантас; мой большой багаж надлежало утром отправить мне вдогонку. Ночь выдалась очень темная, а узкая дорога вела по берегу реки вдоль высокого каменного обрыва, поэтому я взял в провожатые двух верховых казаков с факелами, усадил третьего казака на козлы рядом с кучером из числа арестантов и отправился в путь.

По дороге я расспросил казака, где в Нижней Каре лучше искать ночлег, поскольку в этот день меня там не ждали. О доме главной администрации и речи быть не могло, ведь там уже поселился следователь, да и арестованный полковник Потулов находится там же, его только через день-другой увезут в Верхнеудинск, в следственную тюрьму. Казак сообщил, что недавно рядом с административным зданием построили в леске маленький домик; чиновник, для которого он предназначен, туда покуда не переехал, в домике только двое сторожей — мальчишки, дети арестантов. Я приказал ехать к этому дому. Сторожей, мальчишек лет 12–14, Петьку и Осейку, разбудили; я велел занести в дом ручную кладь, спальный мешок и дорожный провиант; фонарь, свечи и самовар отыскались на месте, и я по-домашнему расположился на ночь в одной из двух комнат, из коих состояло жилое помещение. Трем казакам и кучеру я велел сразу возвращаться в Усть-Кару, не сообщая никому в Нижней Каре о моем приезде.

Мальчишки ловко и споро поставили самовар; я поужинал, лег и тотчас крепко уснул. Но вскоре меня разбудил громкий стук в дверь; я услыхал сиплый голос, который настойчиво просил отворить; мальчишки тоже проснулись, и я услышал, что беседовали они с каким-то «дядей Ваней», которому объясняли, что нынче ночью дом занят «графом от генерал-губернатора» и отворить они никак не могут. Мужской голос за дверью ответил, что ему как раз и надобно немедля потолковать с этим графом и что они должны его сей же час впустить.

Этот ночной гость поверг меня в недоумение, ведь я предполагал, что никто здесь не мог пока узнать о моем приезде, но, как видно, казаки мои все ж таки проговорились. Невольно у меня мелькнула мысль, что ввиду моего для администрации безусловно нежелательного появления сей ночной гость означает какую-то неприятность. Вот почему я предоставил мальчуганам продолжать переговоры через запертую дверь и велел им выспросить у пришельца, кто он таков и почему, черт побери, не может подождать до утра и изложить мне свое дело в конторе администрации. Однако же пришелец не уходил, упрашивая впустить его в дом. Мальчики тоже вступились за своего «дядю Ваню»: он-де кузнец в тюрьме и три дня как в бегах; если нынче он не вернется в тюрьму, ему придется худо. Из всей этой истории я совершенно ничего не понял, но, поскольку мальчишки очень уж убедительно просили за пришельца, встал, взял револьвер и приказал отпереть дверь.

В дом вошел высоченный бородатый мужик в арестантском халате, отвесил мне, по русскому обычаю, низкий поклон и попросил прощения, что беспокоит меня среди ночи, а пришел он доложить о своем возвращении из побега — пришел ко мне, по причине крайней ненадежности тюремной администрации. Я изумился еще больше и спросил, почему он вообще вернулся, коли сумел сбежать. Он отвечал, что сбежал из-за долгов. Этого объяснения я тоже не понял: Тогда он рассказал мне, что на каторге свои законы, которые каждый арестант, если хочет остаться в живых, должен неукоснительно соблюдать. Так, ни один арестант не может покинуть каторгу, не выплатив свои долги. Долги у него еще остались, а срок наказания истек, и со следующей партией он должен отправиться на поселение. Чтобы избежать отправки, он решил что-нибудь натворить и остаться в тюрьме. За побег — если беглец через три дня возвратится — дают еще два года; если же беглец вернется с опозданием или позднее будет пойман, ему грозит не менее пяти или шести лет, а вдобавок и еще одна неприятность — пятнадцать плетей. Так вот, если он сейчас покинет тюрьму, не расплатившись с кредиторами, то будет свободен на птичьих правах, и любой честный арестант, где бы и когда бы ни встретил его, обязан с ним разделаться. Его трехдневный срок истек в двенадцать ночи. Но, явись он нынче в контору, его вышвырнут на улицу, только скажут, чтобы он оставался в бегах или шел на работу, а в конторе не показывался ни под каким видом; во избежание пустой писанины его потом вместе с другими освобожденными отправят на поселение. Я — единственный, кто может его спасти. Он было собрался в Усть-Кару, хотел явиться ко мне там, но узнал от возвращающихся казаков, что я ночую в этом доме, потому и поспешил сюда, чтобы все уладить.