Павел Дарманский - Побег из тьмы

Искренний и откровенный спор с семинаристом показал мне, что секта не есть церковь, и я, находясь в секте, фактически был вне церкви. А вне церкви, убеждал семинарист, нет спасения. Я мог бы, конечно, упорствовать, слепо держаться, как мне казалось тогда, верного учения евангелистов, но мною руководили искренние поиски истины. Я задумался, поколебался…

Из этого диспута я вынес твердое убеждение, что и Дулуман, как и я, искал истину. Но ни он, ни я, охваченные религиозным мистицизмом, в то время не знали, что истины в религии нет, что искать истину в религии бессмысленно. Ни он, ни я еще не знали в то время, что не евангелием надо проверять жизнь, а жизнью проверять евангелие и вообще всякое религиозное учение.

На следующий день после спора семинарист Дулуман пришел к отцу Григорию.

— Ну, каковы успехи вашей дискуссии, Евграф Калинникович? — спросил священник, истово благословляя молодого миссионера.

— Успехи неважные, вернее — никаких успехов нет, — ответил Дулуман. — Наша дискуссия ни к чему не привела. Дарманский весьма укоренился во зле сектантском. Спорили с утра, как только я пришел к нему, до позднего вечера, да так и остались каждый при своем мнении.

— Вы бы побольше цитат из библии, цитатами его побивать надо, — многозначительно заявил священник.

— Да я-то приводил много цитат. Однако на все мои цитаты он приводил свои, противоположные моим, — ответил Дулуман и мысленно добавил: «Настолько же убедительные, как и мои».

— Значит, у сектантов ложная библия, не такая, как у нас, православных. Штундистская у них, — решил священник.

— Что вы, что вы, отец Григорий, — заторопился Дулуман. — Все библии одинаковы! Во всем мире на всех языках одна и та же библия.

Для священника-небогослова это было новостью.

— А каким же образом он, евангелист, находит для себя опору в нашей православной библии? А вы хорошо видели, что его библия одинакова с вашей? — не веря услышанному, спрашивал отец Григорий.

— Да, видел, конечно. Обе библии синодального издания 1892 года, обе на русском языке. А как это получается, что и сектанты, и православные основываются на той же библии, — непонятно.

После злополучной беседы с православным семинаристом я все дни был сам не свой. Размышления над Новым заветом и в целом над библией усугубились. Не хотелось допускать мысли, что я нахожусь на ложном пути. Доселе я был так убежден, что иду именно путем истины, ведущим в жизнь вечную. И вдруг Дулуман поколебал это блаженное убеждение. Впрочем, он это сделал не из-за какой-либо личной выгоды или корысти. Мне казалось несомненным, что Дулуман вступил со мною в беседу тоже во имя истины, чтобы показать, что именно он стоит на правильном пути. «Да, да он тоже ищет истину, — думал я. — Но кто же из нас прав?»

Хотя я и знал «писание» хорошо, однако не над всеми изречениями задумывался, не все понимал, иное понимал по-своему, иное — как объясняли мне единоверцы. «Да разве можно объять всю глубину премудрости в библии? А что, если я не прав? Пожалуй, о правоте или заблуждении может указать сам Христос через усердную молитву», — лихорадочно думал я. И молился. Молился рано утром, в любое время дня, вечером. Даже среди ночи вставал с постели, выходил за хату в огород и под открытым небом, стоя на коленях в молодой высокой кукурузе, молился и молился. Тем не менее ответа не было.

Время шло, а вопрос — кто прав, кто заблуждается — оставался открытым. Я продолжал читать и перечитывать «писание», но где-то в глубине души чувствовал, что авторитет евангельской общины сильно пошатнулся. А тут, как на грех, все родственники настроены против меня, уговаривают бросить секту и поступить в духовную семинарию, где будто излагается правильное религиозное учение. Мама очень болезненно переживала мое отступление от православия, тем более что мне удалось увлечь в секту и младшую сестру. Нередко я видел слезы на глазах матери. Она молилась обо мне, а я молился о ней — и оба по-разному.

Однажды рано утром к нам неожиданно зашла бабушка Ольга, соседка и дальняя родственница. Она была взволнована. Трижды перекрестившись в передний угол, она, обращаясь к моей матери, как-то таинственно начала:

— Ах, Юстинко, какой вещий сон я видела этой ночью! Находилась я будто в нашем лесу. Вдруг передо мной явились две дороги: одна укатана (хоть яйцо кати!), а другая — заросшая бурьяном. Одна ведет на восток, а заросшая — на запад, прямо в лес. Вижу, откуда ни возьмись трое мужчин: ваш Павлуша, Евграф Дулуман и какой-то старик с седою бородой. Слышу, старик говорит: «Кто пойдет по заросшей дороге, того она заведет в лес на растерзание зверям, а кто пойдет по этой, тот будет жив, ибо эта чистая дорога ведет в Иерусалим». Я тогда и спрашиваю седого старика: «А куда они, эти хлопцы, идут?» И тот ответил, и слова его до сих пор в ушах у меня звенят: «Они хотят поклониться святым местам, да вот этот юноша (и он указал на вашего сына) заблудился, а ему следует идти с этим (и указал на Дулумана)». И старик стал невидим.