Арсений Замостьянов - Гаврила Державин - Падал я, вставал в мой век...

Гаврила Романович оживился, услышав глас боевой трубы, но встрепенулись и его противники — Строганов, Трощинский, Чарторыйский… То ли их принципиально не устраивало «разделение властей» в Сенате, то ли они опасались усиления непредсказуемого Державина (который к тому же был непримиримым противником крестьянской реформы), но им удалось убедить государя поручить сенатскую реформу Трощинскому, а Державин пусть пишет свой проект в качестве приложения.

Гаврила Романович, как в былые годы, работал сутки напролёт — и выдал документ, который окрестили «Конституцией Державина». Ему виделся Сенат, состоящий из двух частей. В каждой части — по несколько департаментов. Каждый департамент возглавлял министр, в спорных случаях вопрос рассматривался на общих собраниях. Подумал Державин и о «четвёртой власти»: он считал необходимым регулярную публикацию сенатских материалов в прессе.

Свои проекты «конституций» извлекли из рукавов Платон Зубов и большой поклонник британских порядков Никита Панин. В итоге был принят первоначальный вариант с незначительными поправками из державинского проекта…

Но старания Державина не пропали: «царь младой» присмотрелся к нему и увидел, что этот пожилой человек ещё годится для службы. Да и «молодых друзей» нужно было уравновешивать реакционным пугалом. На коронации Державин получит орден Александра Невского, и в ближайших начинаниях императора он сыграет заметную роль. Державин был правдолюбом, его дерзкая горячность, которую он не умел усмирять даже в беседах с царями, вошла в легенды. Но с годами он превратился и в опытного царедворца, лидера придворной партии, искушённого в подковёрной борьбе.

Мы уже убедились, что иногда Державину удавались «малые формы», афористичные четверостишия, двустишия, хотя сам он невысоко ставил свои способности к этому жанру. Размышляя о новом царе, Державин блеснул экспромтом:

И без объяснений всем было ясно: это он про императора и его молодых друзей… Из стана реформаторов (правильнее было бы назвать их прожектёрами) Державин получил не слишком складный, но колкий ответ:

Иногда эти строки приписывают Платону Зубову — всё-таки безосновательно. Между тем в чистеньком стаде нового правительства не обошлось без «паршивого» ретрограда Державина.

Молодые друзья государя, образовавшие Негласный комитет, подменяли Сенат. Их советы и интриги удесятеряли непредсказуемость политики. В басне «Жмурки» Державин найдёт образ: «Друзья-ребяточки вокруг его обстали». Это и про царя, и про Россию.

Александр гордился правительственной реформой. В России появились министерства — разве это не прогресс? Державина мудрено было пронять новыми вывесками, он ворчливо раскритиковал реформу (и было за что), но сразу согласился возглавить Министерство юстиции. Ведь Гаврила Романович не без оснований считал себя преданным слугой Фемиды! В те дни он написал басню «Выбор министров», в которой скромно представил себя в виде трудолюбивой пчелы, которой только мешают Сперанские и Кочубеи.

Державин вообще не «подыгрывал» новому поколению, не льстил молодёжи. Вообще-то и политики, и писатели страсть как любят молодых да ранних перекармливать конфетами. Ведь молодёжь — это наилучшая клака, создающая моду, да и юношеская энергия — полезный союзник. Но Державин не умел дальновидно лицемерить. Он не боялся прослыть брюзгой и ретроградом, воспевал опыт и мудрость. Никому не советовал «без стариков вождей, да не узнав и броду — соваться в воду…».

Безусловно, это личный манифест — почти без аллегорий.

Поэт оказался лидером придворной партии консерваторов, последовательных екатерининцев. Нет, он не превратился в безоглядного апологета великой императрицы. Но за долгие годы пребывания на Олимпе Державин научился ценить не идеальных, но оптимальных политических лидеров. Екатерининская система нуждалась в осторожных преобразованиях, а не в разрушении. Тем более что мир уже сотрясали революционные войны, которые позже назовут Наполеоновскими. В 1799 году Державин, как и Суворов, верил, что «гиену» революции можно уничтожить в её логове, вернуть храмы христианам, престолы — монархам, Европу — мирным народам.