Роксана Сац - Путь к себе. О маме Наталии Сац, любви, исканиях, театре

Хожу по квартире из угла в угол. Ход неясных мыслей прерывает свист — песенка нашего нового жильца — клеста Фомки, подаренного мне одним из бывших учеников.

— Прямо дрозд-пересмешник, — говорит Юра, тоже слушающий его рулады-дразнилки.

— Дрозд-пересмешник! А ведь какой это может быть яркий забавный персонаж… И два брата-дуралея — Фома и Ерема, а третий, герой, конечно, Иванушка. Что-то во мне закопошилось-закрутилось, нитью сюжета повело за собой.

Прошло два дая. Вся драматургия пьесы у меня разработана, нужно только написать стихи, ну, это для моего друга поэта Викторова не проблема.

Вечером позвоню Александрову, договорюсь о встрече. Но звонит мама:

— Никакие Липанюшки мне не нужны. Это какой-то кастрированный Буратино, а у меня будет настоящий.

— Нет, Липанюшка не Буратино, — пытаюсь я вставить слово, — я придумала…

— Что ты там придумала, меня не интересует. Короче: эта тема отменяется. Немедленно поезжай к Александрову, я договорилась — у него есть прелестная музыка к кинофильму «Левша». На этой основе делай либретто. — Трубка шмяк!

Черт возьми! Мне так нравится моя Липанюшка и вот… А Александров уже «заболел» «Левшой». Торопливо стаскивает с меня пальто, тащит к роялю:

— Какая прекрасная идея пришла в голову Наталии Ильиничне, вот вы послушайте, послушайте, — он ведет меня в комнату, садится за рояль и… я уже очарована, увлечена его музыкой, все готова делать, чтобы только зазвучала она в нашем театре.

Позже Юра часто говорил, что «Левша» — лучшее произведение и лучший спектакль нашего театра и сердился, что мы этого недопонимаем. Кстати, «Липанюшка» тоже нашла применение: композитор Жанна Кузнецова написала на ее основе очень милую оперу, которая много шла и до сих пор идет в музыкальных театрах.

Мама и Юра. Я снова обращаюсь к вам, когда вспоминаю о своей «либреттной деятельности». Одной, как бы вскользь сказанной фразой Юра не однажды помогал мне выйти из тупика. Когда приступала к работе над «Максимкой», он задумчиво произнес:

— Его должны продавать.

— Продавать? Кому? Каким образом? Кто купит? Кто продаст? Как спасут?..

И пошло-поехало… И в «Джунглях» — так переименовали «Маугли», когда над оперой стал работать Ширвани Чалаев, из тупика помог выйти Юра. Впрочем, о «Джунглях» хочется рассказать поподробнее.

Однажды Наталия Ильинична, придя чуть ли не за продуктами в ресторан Дома композиторов, услышала, как из концертного зала доносится очень своеобразная музыка. За роялем — небольшого роста очень смуглый человек с огненными глазами пел на неизвестном языке с таким темпераментом, что дух захватывало:

— Кто это?

— Ширвани Чалаев — дагестанский композитор, народный артист.

Наталия Ильинична прослушала весь концерт, потом познакомилась с Ширвани. Культура, своеобразие, талант соединились в этом человеке из маленького лакского аула в Дагестане, любимом ученике Дмитрия Шостаковича. Конечно, сразу возникла мысль привлечь его к нашему театру.

— Я знаю, о чем бы вы могли написать.

— И я знаю — «Маугли» Киплинга.

— Я как раз об этом и думала.

— Значит, наши мысли совпали, а это неплохое предзнаменование.

О примерно такой беседе, состоявшейся между ними, мне рассказывал Ширвани, с которым в это время я была уже очень хорошо знакома и творчески, и человечески — мы совместно написали музкомедию «Странствия Бахадура» для музыкального театра в Тарту.

После встречи с Ширвани Наталия Ильинична немедленно вызывает меня и начинает распекать:

— Скажите, чем все-таки занимается наша литературная и прочие возглавляемые вами части? И какие результаты вашей, так сказать, деятельности? Вообще у меня создается впечатление, что в театре работает только один человек (разумеется, она сама). Вы, конечно, не знаете такого интереснейшего композитора, как Ширвани Чалаев.

— Почему? Знаю.

— Ах! Оставьте. Ничего вы не знаете, сплошная самонадеянность и верхоглядство. Так вот, я договорилась, что он напишет нам оперу «Маугли». Обеспечьте его либретто — вашим ли, другого автора, меня не интересует, — только не той дрянью, от которой отказался Заринь, важно, чтобы Чалаев начал работать.

Как она чувствовала людей! «Маугли» — Чалаеву, «Максимку» — бывшему моряку Терентьеву, «Белоснежку» — Колмановскому, — точнейшие попадания!

Когда я только пришла в театр, долго не могла привыкнуть к ее полярным высказываниям, шквальным разносам, длинным речам. Нередко про себя думала: «Что она говорит? Ерунда какая-то». Но из этого, на мой взгляд, сумбура, всегда возникало нечто самое нужное театру.