Владимир Файнберг - Биография в фотографиях

К тому времени, когда мне исполнился год, правая рука в результате усилий врачей и мамы восстановилась. А вот нога начала отставать в росте. Впоследствии укорочение достигло 7 сантиметров. И я на всю жизнь остался инвалидом. Пока был маленьким, долго носили на руках.

Родителям нужно было работать. Появились няни. Одна за другой. От перемены лиц я несколько шалел. Именно с этих пор начинаю помнить себя.

Как и во многих других семьях, мама завела обычай фотографировать своё чадо в день рождения.

Здесь мне уже два года, маме – тридцать лет. Рядом – няня.

Читатель, перелистывающий эти страницы, тоже когда–то был маленьким человеком. Его тоже носили на руках, заботились о нём так, как потом никто никогда не заботился. Проходит время. Мы становимся взрослыми. Умирают родители. А память о нежных тёплых руках, поддерживающих тебя, бережно вносящих в мир, не исчезает…

Мне три года. Любящие родители оберегают, жалеют. Мы живём на верхнем этаже двухэтажного деревянного домика во Втором Лавровском переулке Москвы, похожем на деревенскую улицу.

Зимой, вернувшись с работы, папа приносит со двора из нашего сарая мёрзлые охапки дров.

Вместе растапливаем печку.

Тепло в двух маленьких комнатах держится ночь и весь день.

С утра родители вынуждены оставлять меня одного. Потому что в эту зиму у нас нет няни.

Иногда забегают соседки присмотреть за мной, проверить, поел ли я то, что перед уходом на работу приготовила мама.

Бесконечны зимние дни, проведенные в одиночестве среди игрушек и детских книжек… От этого одиночества очень рано выучился по складам читать.

А вот улыбаться ещё не научился.

Смутно помню, что она появилась откуда–то с Украины, где исчез хлеб и люди сплошь умирали от голода. Звали её Оля.

Она прожила у нас год, исполняя обязанности моей няни.

Родители учили её читать, писать, арифметике. После чего мама устроила Олю на курсы медсестёр.

Впоследствии Оля погибла на фронте во время Отечественной войны.

Наконец–то на четвёртом году жизни научился улыбаться. Однажды к нам приехал в командировку из Харькова папин родной брат, которого я полюбил. С его появлением нарушилось обычное течение будней. С тех пор обожаю, когда приезжают гости.

Тут уж я улыбаюсь, как говорится, до ушей. Ещё бы, дворовое братство приняло меня в свою компанию!

Сижу в кепаре второй справа в первом ряду. И снимает всех нас не кто–нибудь, а мой папа, который на фабричную премию приобрёл аппарат «Фотокор»!

К пяти годам, несмотря на инвалидство, подначиваемый дворовой братвой, я стал шалуном.

Был допущен к играм в ножички, расшибец, отмерялы, лапту. Даже стоял вратарём в воротах, означенных двумя кирпичами или портфелями.

Сражался с девчонками в «фанты», а с мальчишками даже в картишки – в подкидного дурака.

Возвращаясь с работы, родители насильно уводили меня со двора. Чумазого, в синяках и ссадинах.

Отмытого, переодетого и причёсанного отвели 19 мая 1935 года сфотографироваться в очередной день рождения.

Однажды завели в гости к какой–то благонравной девочке, всунули в руки игрушку – вертушку.

Сижу, неловко вытянув больную ногу. Терплю.

Сквозь даль времён едва различаешь на этом маленьком снимке евпаторийский ресторан «Поплавок», море, зачаленную яхту «Ниночка» и меня с родителями.

Каждую зиму они копили деньги, чтобы ежегодно возить меня летом на лечебные грязи, вроде бы очень полезные для больной ноги.

После сеансов этих проклятых грязей наградой мне было Чёрное море. Мама учила плавать. Грек–лодочник дядя Костя учил грести, ловить самодуром рыбу.

С тех пор, едва вернувшись в Москву, уже начинал считать месяцы и дни до новой встречи с морем.