В годы войны, когда отпусков
Фронтовикам не полагалось,
Вы входили без пропусков
В женскую жалость, боль и усталость…
Нередко этот взгляд на людей не воевавших доходил до крайности. Впрочем, с годами Слуцкий понял некоторую ущербность такого категоричного деления людей на «чистых» и «нечистых». Собственно, процитированное выше стихотворение о послевоенном скандале, о послевоенном озлоблении людей как раз и посвящено ущербности категоричного деления людей. Один из важнейших принципов этики и поэтики Слуцкого: audiatur et altera pars. «Послушаем же и другую сторону!» — принцип древнеримских юристов.
В любом стихотворении Слуцкого важен финал. В нем может зазвучать другой голос, и он разом перевернет все стихостроение, с ходу изменит его интонацию. Если бы Слуцкий смог оставаться юристом, он стал бы адвокатом. Чаще всего он оправдывает, а не обвиняет. Впускает в себя все голоса и жалобы, чтобы через него их расслышали взаимообвинители. Он недаром называл себя «горе-приемником».
В годы войны, а тех годов
было без небольшого четыре,
что же вы делали в теплой квартире?
Всех вас передушить готов!
Наша квартира была холодна.
Правда, мы там никогда не бывали.
Мы по цехам у станков ночевали.
Дорого нам доставалась война.
Этот подход к людям, адвокатский, не прокурорский, эта готовность расслышать чужую боль и правду, которые не менее убедительны, чем твои собственные, были главным военным приобретением Бориса Слуцкого. Его поэтический талант, сила мышления, безупречность нравственного чувства все равно сделали бы из него поэта; но вот стал бы он таким поэтом, каким стал, не будь войны, — это большой вопрос.
Годы, предшествовавшие Большой войне, совпали со временем созревания той поэтической поросли, которая войдет в историю литературы как «поэты военного поколения». И годы эти были наполнены событиями трагическими. Недавно прогремевшие процессы вырвали из рядов активных и опытных военачальников. Стычка на озере Хасан и Халхин-Гольское сражение выдвинули имена новых полководцев, но и из них немало погибло в застенках НКВД. События нарастали как снежный ком. Все лето 1939 года общество тревожили переговоры с военными делегациями западных держав. Англия и Франция наотрез отказались пропустить советские войска через Польшу и Чехословакию. Наша пропаганда трактовала этот отказ как желание направить немецкий клин на Восток, на СССР — и в этом конкретном случае пропаганда не сильно грешила против истины. Переговоры закончились провалом. И тут, как гром с ясного неба, появился Пакт Молотова — Риббентропа, по сути соглашение между Сталиным и Гитлером, казавшимися двумя непримиримыми идеологическими противниками. 1 августа 1939 года нападением Германии на Польшу началась Вторая мировая война. Через семнадцать дней Красная армия перешла польскую границу. Мы присоединили Западную Украину, Западную Белоруссию, чуть позже Прибалтику. Началась советско-финская война; Красная армия понесла потери, несравнимые с масштабом войны. Война с финнами обнаружила серьезную неготовность Красной армии, низкую дисциплину, нарушения присяги, отсталость и нехватку вооружения. Вовсю шла война и на Западе, с ее неожиданными победами немцев. Страна нуждалась в передышке, в перевооружении и реформировании армии.
Первые военные потери понесло ближайшее окружение начинающих московских поэтов: не вернулись с финской Николай Отрада, Арон Копштейн, Миша Молочко, добровольно пошедшие на морозную «незнаменитую» войну. Все это заставляло молодых поэтов думать и говорить не только о литературе.
Слуцкий был наиболее политизированным и осведомленным в кругу своих литературных друзей. Это объяснялось не только учебой в МЮИ — институте не столько правовом (учитывая неправовой характер государства), сколько политическом. Политика всегда была интересна Слуцкому как важная область общественных и человеческих отношений. Обладая субординационной системой мышления, он ранжировал события и расставлял по ступенькам служебной лестницы руководство. Постоянно следил за перемещениями важных лиц. Его любимым занятием (и даже потребностью) было наблюдать, в каком порядке по отношению к Сталину стояли члены Политбюро на трибуне Мавзолея, как менялось их расположение на майском параде по сравнению с предыдущим октябрьским. Над этим втихомолку посмеивались, считали причудой. Но в условиях тотальной закрытости общества и сокрытия за тяжелой завесой взаимоотношений в среде власти это было едва ли не единственной возможностью определять политическую линию, тактику ближайшего времени. Делать выводы, предвидеть.
Читать дальше