Туре Гамсун - Спустя вечность

Скульптор профессор Вильхельм Расмуссен — тогда ему было шестьдесят шесть лет — был самым удивительным из всех узников Илебу. Ему там нравилось! Его совесть была чиста, и он получил разрешение без каких-либо ограничений заниматься лепкой и обжигать свои работы в керамических печах Илебу, начнем с этого. А ведь это и была его жизнь! Большего он не и требовал. Творческая работа давала ему ту свободу, которой не хватало нам, остальным. Здесь у него под рукой были материалы, была глина и был гипс, и здесь он мог обжигать готовые работы. Через несколько месяцев бюсты и наброски стояли уже рядами.

Ему начали поступать заказы. Заказчиками были барачные бароны и дельцы, у которых на свободе были средства, но и обычные бедняки — тоже. Мы все были нищие, однако если модель была достаточно интересна, Вильхельм лепил наши головы бесплатно. Правда, я не знаю, получал ли он что-нибудь и от баронов, он был настолько поглощен своим искусством, что вообще не думал о деньгах.

А вот другие думали. В Илебу попадались разные типы.

В лагере все знали, что деньги, ходившие во время войны, должны регистрироваться и обмениваться на новые купюры, которые уже напечатаны. Следовательно, нужно было постараться не потерять свои честно заработанные деньги или деньги, полученные сомнительным путем у немцев, которые были припрятаны в разных тайниках. Это было нелегко, но возможно.

Незаметный, всегда молчаливый и немного печальный человек, с которым я иногда играл в шахматы, однажды немало удивил меня. Он сказал, что у него на воле есть два миллиона крон! Они спрятаны, но не забыты. Не знаю ли я кого-нибудь из зажиточных людей, кто согласился бы выдать их за свои — за пятьдесят процентов?

Нет, таких знакомых у меня не было. Но этот тихий человек вдруг стал интересен для многих. Нашлось несколько ловкачей, которые заявили, что могут ему помочь.

Он оказался очень подозрительным, обещал, что подумает, и думал несколько дней. А потом преподнес нам новую неожиданность. Он намекнул, что речь идет, собственно, не о двух миллионах, нет, он должен признаться, что у него припрятано пять миллионов!

Интерес к нему значительно возрос. Какой-то диабетик предложил ему свою порцию белого хлеба и овсяного супа, кто-то еще — сигареты. Его окружили хитрецы, каждый из которых норовил увести его в укромное местечко. Этот прежде такой тихий и незаметный человек вдруг стал важной личностью, он ходил по лагерю, окруженный сиянием, заходил в пожарную часть и рассеянно передвигал шахматные фигуры, ведя в то же время тайные переговоры. Впрочем, какие тайные… об этом говорили все… Дни шли.

И вдруг все прекратилось. Он замкнулся, таинственно молчал и не отвечал на вопросы, только с многозначительной улыбкой качал головой. Неужели он уже пристроил свои миллионы?

— У него нет и пяти эре! — объяснили однажды самые догадливые. — Он обманщик, это все выдумки!

И этот тихий человек за одну ночь снова превратился в ничто. Странный тип, я не мог его понять. Казалось, что падение с пьедестала его даже не расстроило, ведь целую неделю он был чем-то, целую неделю закон Янте {129} 129 «Закон Янте» — понятие, введенное в обиход писателем А. Сандемусе. Имеется в виду закон провинциального городка Янте из его романа «Беглец пересекает свой след». Суть его такова: «не думай, что ты лучше и умнее других». его не касался…

Но позвольте вернуться к Вильхельму Расмуссену и его керамической мастерской. Я два раза позировал ему. Первый бюст был украден одним охранником, как раз когда его собирались тайком вывезти из лагеря. Другой был конфискован. Руководство лагеря решило, что у художественной деятельности слишком сильный привкус свободы. Вильхельму все-таки позволили работать, но под контролем. Думаю, начальство рассудило, что все, изваянное Вильхельмом, должно считаться собственностью лагеря… Когда мы оба были уже на свободе, он сделал с меня третий бюст, но остался недоволен моделью:

— В Илебу у тебя было такое красивое худое лицо!

Воспоминания мелькают, как кадры, пересекаясь во времени и пространстве. С писателем Финном Халворсеном я познакомился только во время войны, он, между прочим, сам вызвался быть консультантом в «Гюлдендале». В отличие от других, я вспоминаю его без неприязни, как разумного консультанта, когда дело касалось выбора литературы. Сам он называл себя идеалистом, причем совершенно серьезно.

— Сколько тебе дали? — спросил я его, когда его судили в первый раз и мы встретились с ним возле привратника.