Андре Агасси - Откровенно. Автобиография

Я спрашиваю Даррена [2] Даррен Кэйхилл — австралийский теннисист, закончил свою карьеру в 1994 году, после чего стал тренером и комментатором спортивного телеканала ESPN. , что он думает о Багдатисе.

Насколько агрессивным мне следует быть сегодня? В теннисе существует несколько степеней агрессии, и тебе нужно выбрать именно ту, которая поможет контролировать игру, потому что если пережмешь, то утратишь контроль над полем и подвергнешь себя ненужному риску. Мой главный вопрос о Багдатисе: с какой стороны он попытается достать меня? Когда я в начале игры резко бью слева через весь корт, некоторые игроки теряются, другие отвечают столь же резкой игрой, пытаясь сильно бить по линии или выходя под сетку. Поскольку с Багдатисом я играл лишь однажды — в том самом тренировочном матче, — теперь важно понять, как он отреагирует на мою обычную манеру игры. Вступит ли в обычный обмен сильными ударами через весь корт или отойдет, выжидая подходящего момента?

— Слушай, мне кажется, ты слишком часто начинаешь матч своим ударом слева, — этот парень может отойти и достать тебя ударом справа, — говорит Даррен.

— Я понял.

— Когда он бьет слева, ему трудно попасть по линии. Он не сможет быстро исполнить этот фокус. Так что, если перейдет к ударам слева, и при этом будет бить по линии, значит, ты не вкладываешь в удары достаточно силы.

— Хорошо ли он двигается?

— Да, он подвижный игрок, но неуютно чувствует себя в обороне. Нападение для него гораздо комфортнее.

— Хм.

Мы въезжаем на стадион. Вокруг — толпа болельщиков. Я даю несколько автографов и ускользаю через небольшую дверь. Пройдя через туннель, оказываюсь в раздевалке. Джил идет к охране: он требует, чтобы служба безопасности точно знала как время выхода на тренировку, так и время возвращения. Мы с Дарреном бросаем сумки и идем в комнату для тренировок. Ложусь на стол, первый инструктор начинает массировать мне спину. Даррен, отлучившись на пять минут, приносит восемь ракеток со свеженатянутыми струнами. Он кладет ракетки на мою сумку, зная: укладывать их я буду сам.

Сумка для меня — предмет почти священный. Я содержу ее в образцовом порядке и отнюдь не считаю подобную дотошность излишней. Сумка — это мой деловой портфель, саквояж с вещами, ящик с инструментами, коробка с завтраком и даже палитра с красками. Она необходима мне постоянно. Я сам приношу ее на корт и уношу обратно: в эти моменты все мои чувства обострены до крайности и я ощущаю каждый грамм ее веса. Если кто-нибудь подложит мне туда пару носков, я почувствую это. Теннисная сумка — почти как сердце: спортсмен всегда должен знать, в каком она состоянии.

Кроме того, это еще и вопрос удобства. Мои восемь ракеток должны быть сложены в определенном порядке: та, которую перетягивали позже всех, — внизу; перетянутая раньше других — наверху. Чем дольше стоят на ракетке струны, тем сильнее они теряют упругость. Я всегда начинаю игру с ракеткой, перетянутой раньше других: она мягче.

Мои ракетки перетягивает чех по имени Роман — представитель классической школы, в наше время таких людей уже не найти. Он — лучший, настоящий поэт своего дела, и неудивительно: ведь натяжение струн на ракетке может изменить судьбу матча, матч — оказать решающее влияние на карьеру спортсмена и на судьбы множества людей. Так что, когда во время матча я достаю из сумки свежеперетянутую ракетку, цена ее струн может достигать сотен тысяч долларов. Я играю ради моей семьи, моего благотворительного фонда, моей школы, и каждая струна на ракетке важна не меньше, чем провода в двигателе самолета. Я стараюсь не думать о том, чего не могу изменить, зато держу под неусыпным контролем то, что в моей власти, в том числе то, насколько хорошо натянуты струны на ракетке.

Роман всегда сопровождает меня на турнирах. Он живет в Нью-Йорке, но, когда я еду на Уимблдон, перебирается в Лондон, а когда собираюсь на Открытый чемпионат Франции — в Париж. Иногда мне вдруг становится грустно и одиноко в чужом городе, и тогда я отправляюсь к Роману и наблюдаю, как он работает. Не то чтобы я не доверял ему. Скорее, наоборот: видя его мастерство, я чувствую себя спокойно и умиротворенно. В такие минуты осознаю: хорошо сделанная работа — одна из опор, на которых держится мир.

Новые ракетки доставляют Роману прямо с фабрики в больших ящиках, где они свалены в полном беспорядке. Непрофессионал не сможет найти в них отличия, однако для Романа они все разные, как лица в толпе. Он крутит их в руках, морщит лоб, долго возится с расчетами и вот, наконец, приступает к работе. Для начала снимает фабричную рукоятку и ставит мою собственную, сделанную на заказ: с четырнадцати лет я пользуюсь только такими. Рукоятка столь же индивидуальна, как отпечатки пальцев: она учитывает не только форму моей кисти и длину пальцев, но и каждую мозоль, и силу, с которой я сжимаю ракетку. У Романа есть специальный шаблон, он устанавливает его на ракетку, затем растягивает на ней лоскут телячьей кожи все сильнее и сильнее, пока рукоятка не достигает идеальной толщины. Разница в один миллиметр под конец четырехчасового матча будет отвлекать и раздражать не меньше, чем камешек в туфле.